— Я не умею рассказывать.
Старый Рох уже знал, что из Гэтана слова не вытянешь. Тот ничего не скрывал, но все на вопросы отвечал односложно. Узнав, что Гэтан — сын придворного мага, Рох так до конца и не поверил в это. В его представлении о жизни считалось, что придворные должны быть богатыми, а богатые должны быть важными и заносчивыми. Этот парнишка выглядел слишком обыкновенным, если не считать его рук и того, что он казался значительно моложе своих неполных двадцати лет. Сам Рох таким был лет в шестнадцать — нет, таким он не был и в шестнадцать. В эти годы он уже колачивал ровесников, да и парням постарше от него доставалось — не зря заслужил свое прозвище — и вовсю прижимал соседских девчонок. Да, он умел постоять за себя, не то, что этот тихоня… и слова поперек не скажет, и на Лувинду не заглядывается, а ведь девка видная. Нет, таким старый Рох не был никогда.
Рох мало расспрашивал Гэтана — какой интерес вести беседу, которая сама не льется? Однако, тот умел слушать, поэтому старик, начав разговор с расспросов, мало?помалу втягивался в долгие рассказы о своем прошлом. Как и любому старику, ему было приятнее рассказывать о собственной жизни, чем слушать о чужой.
— Ладно, сиди так, — разрешил он. — Ничего, дня за два заживет. Мои?то руки давно привычные — пятнадцатый год плету корзины, с тех пор, как поселился здесь.
— Разве это не ваш родной дом? — спросил Гэтан.
— Нет, это родной дом зятя. Сам я родился в Сейте, на окраине. Почитай, та же деревня — поле было у родителей, скотина. Сейчас там брат живет, в родительском доме. А у меня вот — до седых волос не было ни кола ни двора.
— Где же вы жили? — Гэтан чувствовал, каких вопросов ждет от него старик, и задавал их для поддержания беседы.
— Где же вы жили? — Гэтан чувствовал, каких вопросов ждет от него старик, и задавал их для поддержания беседы.
— Я был моложе тебя, когда ушел из дома, — в голосе Роха прозвучало превосходство. — К нам в Сейт тогда приезжал вербовщик от Дакана, тогдашнего хар?наирского правителя. Он набирал наемников в войско — так я одним из первых записался. Тридцать лет с хвостиком прослужил, пока стар не стал. Семьи, можно сказать, не было — перед отъездом на соседской девке женился, чтобы свой грех покрыть, а после раз в год, в два бывал у нее наездом. Троих детей прижили, а там она померла, когда хворь ходила. Остались два сына и дочь, их тесть с тещей воспитывали. Один сын, старший, тоже служил наемником — под Ар?Бейтом погиб, вместе с зятем — а второй до сих пор живет в Сейте. Как еду продавать корзины, у него останавливаюсь.
— А почему вы у него не живете?
— Там сын — хозяин, а здесь я сам себе хозяин. Не привык я к чужой воле. После ар?бейтской битвы я ушел со службы — зять тогда погиб, а дочь с Лувиндой одна осталась, ну, я и поселился с ними. Дочь три года как померла — зимой простыла. С тех пор мы вдвоем и живем. Я корзины плету, Луви хозяйство ведет — ничего, жить можно.
Гэтан уже успел заметить, что Лувинда с утра до вечера возится с хозяйственными делами. Старик выполнял только ту работу, которую считал мужской, но такой работы было мало. Он либо плел корзины, либо дремал на кровати в сенях, поэтому девушка постоянно заставляла Гэтана помогать ей по хозяйству. Сейчас она вынесла из дома горячую мучную болтушку для поросенка, заправленную помоями с кухни, и, увидев, что Гэтан сидит без дела, поставила ведро перед ним.
— Вот, возьми, — подала она ему палку. — Все равно бездельничаешь — помешивай помои, чтобы скорее остыли, пока я загоню скотину.
Гэтан поставил ведро между ног и стал размешивать горячую жижу, одновременно слушая рассказы деда о сейтской родне и глядя, как девушка загоняет скотину. Сначала она завела в сарай мерина, затем, чередуя уговоры с длинной хворостиной, загнала в хлев обеих коз, упрямых и бодливых тварей. Последним она привела поросенка, подманивая его хлебной корочкой. Тот уткнулся рылом в пустое корыто и недовольно хрюкнул.
— Гэтан, помои остыли? — крикнула Лувинда от корыта.
— Нет еще.
— Ладно, лей сюда, здесь быстрее остынет. — Она присела рядом с корытом и обняла кабанчика за шею. — Я подержу поросенка.
Гэтан взял ведро, подошел к корыту и вылил туда помои. Лувинда стала почесывать поросенка за ухом, приговаривая: «хороший мальчик, хороший». Кабанчик зажмурился от удовольствия, забыв про еду.
— Размешивай, размешивай, — кивнула она на корыто Гэтану. — Если он сожжет себе рот, то хуже есть будет, а он ведь толстеть должен, славный мальчик, — последние слова были обращены уже к поросенку.
— Зачем он у вас? — спросил Гэтан, разглядывая их обоих.
— Как зачем? — изумилась Лувинда. — На мясо, конечно. Ты что, не знаешь, что поросят растят на мясо?
— Значит, ты его зарежешь?
— Ну почему я? Дед зарежет, а я только связать его помогу.
— Ты его так ласкаешь… тебе не будет жалко?
— Поросенка?то? Чего его жалеть?
— Но я подумал, что ты его любишь… ведь коз ты стегаешь хворостиной, а его никогда.
— Глупенький! — рассмеялась Лувинда. — Поросенка надо ласкать, чтобы он привык ко мне и дал себя связать, когда его будут резать. Иначе за ним не угонишься — они, когда вырастают, знаешь какие сильные бывают! Понял?