Многие считали, что он обязан этим химическим опытам,
постоянному смешиванию и выпариванию разнообразных веществ. Поговаривали о
каких-то странных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из
Лондона и с островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и
Нью-Йорка; и когда старый доктор Джейбз Бовен, приехавший из Рехобота,
открыл свою аптеку напротив Большого Моста, под вывеской «Единорог и
Ступки», не прекращались разговоры о разных зельях, кислотах и металлах,
которые молчаливый отшельник покупал и заказывал у доктора.
Подозревая, что Карвен обладает чудесными, никому кроме него не
доступными медицинскими знаниями, множество людей, страдающих разными
болезнями, обращались к нему за помощью. Но несмотря на то, что он поощрял
это, правда, не особенно горячо, и всегда давал им в ответ на их просьбы
декокты необычного цвета, было замечено, что его советы и лекарства
приносили очень мало пользы. Наконец, когда прошло свыше пятидесяти лет с
того дня, как он поселился в городе, а между тем его лицо и весь внешний вид
изменились не более, чем лет на пять, по городу поползли зловещие слухи- и
теперь уж люди были довольны, что Карвен ни с кем не общается, предпочитая
одиночество.
Частные письма и дневники, относящиеся к тому времени, рассказывают
также и о многих других причинах, из-за которых люди дивились Джозефу
Карвену, боялись его и наконец стали избегать, как чумы. Всем известна была
его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время суток и при
разных обстоятельствах, однако никто не мог обвинить его в каком-нибудь
святотатственном проступке. У него была ферма на Потуксет Роуд, где он
обыкновенно проводил лето и куда, по свидетельству очевидцев, часто
направлялся верхом в жаркий полдень или самое глухое время ночи. Там его
единственными слугами и работниками была супружеская чета индейцев из
племени наррагансетт — муж, немой, покрытый какими-то странными шрамами, и
жена, неимоверно уродливая, может быть, из-за примеси негритянской крови. В
пристройке к дому помещалась лаборатория, где проводились химические опыты.
Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму бутылки,
бутыли, мешки и ящики, внося их через .низенькие задние дверцы, делились
своими впечатлениями о фантастических плоских стеклянных сосудах, тиглях для
плавления металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах, которые они
видели в низкой комнате со стенами, покрытыми полками; они пророчествовали
шепотом, что молчаливый «химик» (они хотели сказать «алхимик») скоро
обязательно найдет философский камень.
Ближайшие соседи Карвена — Феннеры, жившие за четверть мили от фермы —
рассказывали еще более удивительные вещи о странных звуках, которые, как они
утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена.
Ближайшие соседи Карвена — Феннеры, жившие за четверть мили от фермы —
рассказывали еще более удивительные вещи о странных звуках, которые, как они
утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были
пронзительные вопли, говорили они, и какой-то сдавленный вой; им казалось
подозрительным, что на ферму доставлялось по разным дорогам огромное
количество всякой еды и одежды, так как трудно было вообразить, чтобы
одинокий пожилой джентльмен и пара слуг могли съесть столько молока, мяса и
хлеба и износить столько прочного шерстяного платья. Каждую неделю
доставлялись новые припасы, а с ферм Кингстауна гнали целые стада скота.
Тяжелое чувство внушало также большое каменное здание во дворе фермы, у
которого вместо окон были узкие бойницы.
Бездельники, день и ночь шатающиеся по Большому Мосту, многое могли
рассказать о городском доме Карвена, находящемся в Олни-Корт; не столько о
красивом новом жилище отшельника, построенном в 1761 году, когда Карвену
должно было исполниться сто лет, сколько о его первом доме, низеньком, со
старинной мансардой, чердаком без окон, со стенами, обшитыми тесом; со
странной настойчивостью Карвен проследил за тем, чтобы все бревна и доски
были сожжены после сноса дома. Нужно сказать, что здесь было меньше тайн,
чем на ферме, но постоянный свет в окнах в самое необычное время,
несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных неведомо откуда, которые
были единственной прислугой в доме, внушавшее ужас неразборчивое бормотание
невероятно старого француза-домоправителя, ни с чем не сообразное количество
пищи, доставляемое, по свидетельству очевидцев, в дом, где проживало только
четыре человека, странные и пугающие голоса, которые вели приглушенные споры
в совершенно неподходящее для этого время, — все это, вместе со слухами,
ходившими о ферме в Потуксете, заслужило этому месту недобрую славу.
В избранных кругах также не обходили вниманием дом Карвена; ибо,
приехав в Провиденс, он постепенно проник в церковные и торговые сферы
города, приобрел при этом самые приличные знакомства и, казалось, получал
искреннее и неподдельное удовольствие от общения с этими людьми. Он был из
хорошей семьи — Карвены из Салема пользовались широкой известностью в Новой
Англии. В городе узнали, что Джозеф Карвен еще в ранней юности много
путешествовал, некоторое время прожил в Англии и совершил по крайней мере
две поездки на Восток; его речь, когда он удостаивал кого-нибудь разговором,
могла бы исходить из уст образованного и изысканно воспитанного англичанина.
Но по неизвестным причинам Карвен не любил общества. Никогда не проявляя
явной невежливости к посетителям, он был чрезвычайно сдержан, словно
воздвигая между ними и собой невидимую стену, так что они не решались
сказать ему что-либо, опасаясь, что эти слова прозвучат пошло и
бессмысленно.