— Что получилось?
— Да с Евангелием.
— Один из парней, играющих в «Гнездышке» как-то раз вечером пригласил меня в церковь.
— Что получилось?
— Да с Евангелием.
— Один из парней, играющих в «Гнездышке» как-то раз вечером пригласил меня в церковь. Сказал, что им нужен трубач. Я думал, это будет что-то вроде благотворительного собрания — ну, знаешь: приходишь, играешь, получаешь свою плату и уходишь. Но когда мы пришли туда, каждый приветствовал меня с такой теплотой, что я почувствовал себя совсем своим. В общем, не пойму; просто мне стало как-то очень хорошо. Оказалось, что священник прежде был пианистом по части бочковой музыки, пока не обратился к Богу.
— Да неужто?
— Пожалуй, этим-то церковь и подкупила меня. Я просто почувствовал себя уютно, да вдобавок там были другие музыканты. А вскоре и Евангелие обрело для меня смысл. Будто я в глубине души нуждался в нем и оказался готов к обращению.
— Так значит, ваши собрания не похожи на католические мессы?
— Никакого сравнения. В нашей церкви вообще не блюдутся никакие ритуалы. В том смысле, что можно вскочить и орать, если на тебя найдет такое желание. Словом, гораздо свободнее.
— А священник — негр?
— Спрашиваешь! Это же негритянская церковь.
— Так ты что, единственный белый во всем приходе?
— Есть еще несколько человек, состоящих в смешанном браке, но из ирландцев я один. Амброз — это священник — говорит, что расовая принадлежность членов конгрегации не важнее цвета носков, что ты носил вчера.
— Ну, раз тебе там по душе — почему бы и нет?
— Инди, церковь заново открыла мне глаза на мир. На самом деле открыла.
Шеннон явно говорил от всего сердца; Инди не имел ничего против. Он лишь надеялся, что его старый друг не уйдет в религию настолько, чтобы стать нетерпимым к иноверцам и инакомыслящим.
— Джек, сделай мне одну любезность, а? Никогда не пытайся убедить меня, что мир сотворен во вторник утром шесть тысяч восемьсот двадцать три года назад.
— А разве не в четверг? — рассмеялся Шеннон. — Ладно уж, обещаю. Может, я и буду так думать, раз такое сказано в доброй книге, но не стану пытаться заставить тебя поверить тому же.
Минута прошла в молчании, затем Шеннон снова заговорил.
— Знаешь, может и не так уж скверно вместе оказаться в тюрьме.
— Как это?
— У нас впервые за много времени появилась возможность поговорить.
— Это верно.
— Надеюсь, ты получишь работу в университете. Было бы замечательно иметь тебя под боком. По крайней мере, когда все утрясется.
— Единственная проблема с работой, что мне снова придется преподавать кельтскую археологию, а ведь я именно от нее и бежал.
— Знаешь, может, тебе следует вернуться к переводу текстов. Ты ведь по части языков дока.
— С какой стати ты об этом вспомнил? — с подозрением спросил Инди.
— Да я и сам не знаю. Просто пришло в голову, что нечто этакое могло бы снова сблизить тебя с отцом. По-моему, всякому важно наладить отношения с родителями, особенно с отцом.
— Джек, не волнуйся за нас с отцом. Мне ситуация известна лучше, чем тебе: переводом древних текстов его чувств не завоюешь. Во всяком случае, при сложившихся обстоятельствах.
Во всяком случае, при сложившихся обстоятельствах.
— Наверно, ты прав.
— Кроме того, я уже отверг возможность заняться именно этим. За это меня и выставили.
— А я думал, ты сам уволился.
— У нас возникло нечто вроде обоюдной договоренности. Переводить мертвые языки для живых не по мне. От этого можно напрочь свихнуться.
Шеннон немного поразмыслил.
— С чего ты так решил?
— Просто так оно и есть. В огаме нет гласных. В древнегреческом отсутствуют знаки препинания. Иной раз в нем одну строчку читают слева направо, а другую — справа налево.
— Оно так, — развел руками Шеннон, — но ты ведь любишь славные загадки.
— Послушай, кроме шуток, от этого можно свихнуться. Ты никогда не слыхал о Джордже Смите?
— На каком инструменте он играет?
— По-моему, ни на каком. На рубеже столетий Смит стал чуть ли не самым прославленным дешифровщиком древних языков, когда перевел клинопись, обнаруженную в развалинах Ниневии.
— Погоди секундочку. Ты разве забыл, что я всего-навсего джаз-музыкант? Что за язык такой эта клинопись? Ни разу не слыхал.
— Это не язык, а алфавит, употреблявшийся в ряде языков — вавилонском, ассирийском, шумерском и персидском. Отчасти трудности перевода объясняются и этим. Буквы в нем записываются этакими клинышками, и он настолько несхож с остальными алфавитами, что долгое время его считали просто декоративным узором. Но в конце концов были обнаружены клинописные словари с переводом на несколько языков.
— А при чем тут твой Смит? Он что, нашел эти словари?
— Нет, их нашел Роулинсон. А Смит перевел клинопись, обнаруженную в дворцовой библиотеке ассирийского короля Ашшурбанипала.
— Там были книги?
— Книги, только из глины. Написанное обжигали, а не печатали.
Тряхнув головой, Шеннон залился смехом.
— Инди, я просто диву даюсь, откуда ты столько всего знаешь!
— А я диву даюсь, что ты можешь вот так вот взять корнет и создать настоящую музыку.
— Так то другое дело! А вот твой рассказ весьма любопытен. Ведь упомянутые тобой люди жили в ветхозаветные времена, правда?