«Я никогда и нигде уже не буду новой девушкой», — поняла Ольга, хотя ничего оригинального в этой мысли не было — она уже достигла возраста, когда начинают подумывать о пенсии, это ее огорчило. На какое?то время ей удалось убедить себя забыть то, что случилось ночью, те голоса, что пришли к ней и все изменили. Она забеспокоилась о детях, которых столько лет развлекала, и о том, как будет по ним скучать. Но те дети, о которых стоило волноваться, были внутри нее, и хотя голосов сейчас не слышно, они были там. Все изменилось. Со стороны может показаться, что это лишь еще один обычный день: дядюшка Джингл кружится по сцене, а сотни людей за декорациями помогают ему это делать, но Ольга знала, что по?прежнему уже не будет никогда.
Вице?президент компании — Фарнхэм или Фордхэм, она никак не могла запомнить его имя, да не очень и хотела — заканчивал телефонный разговор, прощаясь с кем?то на другом конце провода. Он улыбнулся Ольге и кивнул, показывая, что закончил разговор.
— Не знаю, почему я улыбаюсь, — он потряс головой, смущенный своей сумасбродной непредсказуемостью, потом принял озабоченное выражение лица. — Мы здесь, в «Оболос Энтертейнмент», будем скучать по вас, Ольга. Без вас шоу будет наверняка другим.
Ей не понравилось, что человек лет на двадцать моложе зовет ее по имени, но Ольга промолчала, еще раз проявив старомодность, хотя сегодня ей уже незачем беспокоиться.
Однако ей не хотелось терять время на неискренние любезности, нужно было сделать еще кое?какие дела, и некоторые из них ее пугали даже больше, чем бессрочный отпуск по здоровью и уход из Джунглей дядюшки Джингла.
— Мне будет не хватать моей работы, — сказала она и почувствовала, что это правда. — Но боюсь, что прямой эфир в Сети теперь не для меня, по крайней мере, пока не пройдет недомогание. — Она понимала, называть это недомоганием — чистый самообман, поскольку было абсолютно ясно, что все гораздо серьезнее и сложнее, но в обычном мире проще говорить языком, понятным тем, кто в нем живет.
— Конечно, конечно. — На экране за спиной Фордхэма или Фарнхэма дядюшка Джингл закончил свой танец и рассказывал сказку, усердно размахивая руками. — Нет смысла говорить, что мы все желаем вам скорейшего выздоровления, но не торопим вернуться к работе! — Он расхохотался, но, увидев, что Ольга к нему не присоединилась, слегка рассердился. — Ну, я не думаю, что нам стоит продолжать, эти интервью при увольнении — чистая формальность, конечно.
— Конечно.
Он быстро просмотрел ее досье, лежащее на блестящем столе, повторяя еще раз правила отпуска по медицинским показаниям, которые она уже несколько раз слышала в других кабинетах. Он позволил себе еще несколько назиданий и, наконец, завершил беседу. Ольга размышляла, пытаясь понять, какая задача ставилась перед подобными собеседованиями раньше, когда они вводились, — прощупать уходящего сотрудника, убедиться, что он не уносит семейное серебро с собой? Или «Оболос Энтертейнмент» в самом деле верит в свою рекламную чушь — «Друзья навек!»?
Ольга отбросила горькие мысли. Неужели так бывает всегда, не важно, пришел ли человек к безумию или к славе, — постоянно возвращаешься к обыденности, к мелочам? Интересно, думала ли Жанна Д’Арк о том, какая башня выше, или о том, толстят ли ее доспехи, когда голоса на время замолкали?
Это случилось всего две ночи тому назад.
Ольга ушла с шоу на полчаса пораньше, потому что у нее разболелась голова. Последнее время у нее случались сильные головные боли, но эта превосходила все прежние по интенсивности: голова казалась горячим яйцом с тонкой скорлупой, из которого что?то пытается вытечь. Даже приняв обезболивающее, она часами не могла уснуть, а когда сон приходил, Ольгу одолевали жуткие кошмары, полные образов, которые она забывала после пробуждения, но от которых несколько раз просыпалась в холодном поту.
Она опять проснулась в самый холодный, самый темный час, между тремя и четырьмя ночи, на этот раз боль ушла.
Ольга стала воспринимать эту темноту и тишину уже по?новому, с удивительно спокойным умонастроением, будто то, что причиняло головные боли, наконец, вышло из яйца, выползло через ухо, испарилось. Она не ощущала себя прежней, как будто вернувшийся покой стоил ей потери чего?то.
Сама не зная почему, она пошла через комнаты, не включая света, не обращая внимания на жалобно?вопросительные повизгивания Миши, чтобы усесться в глубокое кресло?станцию. Когда подключилась ее оптоволоконная связь, она не вошла ни в систему «Оболос», ни в какую другую. Она сидела в темноте и чувствовала пустоту вокруг и шипение на другом конце кабеля, так близко, что казалось, шум прикоснется к ней, если захочет.
И он правда коснулся ее.
Первые минуты были жутким погружением в небытие, в пустую темноту, стремительное падение без надежды на спасение. Промелькнула мысль: «Я умираю, это — смерть», прежде чем она сдалась утягивающей ее черной силе. Но это не была смерть, потому что такая жизнь после смерти противоречила представлениям всех религий.
Сначала они подходили к ней медленно, их жизни были сами по себе, ценные, каждая — неповторимое чудо, как снежинка, пойманная на рукавицу. Она прочувствовала все эти жизни, побывала внутри каждого ребенка — настолько отчетливо, что та часть ее, что была Ольгой Пирофски, почти полностью исчезла, стала призрачной фигурой у школьного забора, наблюдающей, как малыши бегают, смеются и танцуют в центре всего сущего. Потом ручеек превратился в реку, детские жизни так быстро проносились через нее, что она перестала их различать, — то семейное торжество, то удивительный предмет, который нужно рассмотреть, — они мелькали слишком быстро, чтобы можно было запомнить.