Глава 5
Арестантские лохмотья
Это тебя я искал все это время, в шумных подвалах, на площадках, где никогда не танцевал, в море лиц, под мостами из света и простынями из кожи, в красном лаке на женских ногах над краем пышущей жаром постели, в глубине безнадежно пустых глаз, на задних дворах кособоких домишек, за спинами одиноких танцовщиц и пьяных барменов, среди зеленых мусорных баков и серебристых кабриолетов, я искал тебя среди разбитых звезд и фиалковых духов, в ледяных руках и липких поцелуях под ветхими лестницами, на потолке залитых светом лифтов, в тусклых радостях, в удаче, пойманной за хвост, и неискренне крепких рукопожатиях, мне пришлось все бросить и больше не искать тебя под черными сводами, на белых кораблях, в бархатных вырезах и сумрачных отелях, в лиловых восходах и желтоватых небесах, в мутных рассветах, мое потерянное детство.
Полицейские вознамерились установить мою личность; я не возражал, мне и самому это было интересно. «Кто может рассказать мне, кем я стал?» — вопрошает Король Лир в пьесе Шекспира.
Я всю ночь не сомкнул глаз. Не знаю, настало утро или еще нет: надо мной вместо неба мигающая лампа дневного света. Я заключен в световую коробку. Лишенный пространства и времени, отныне я обитаю в контейнере с вечностью.
Камера предварительного заключения — это такое место во Франции, где на минимум квадратных метров приходится максимум боли.
Камера предварительного заключения — это такое место во Франции, где на минимум квадратных метров приходится максимум боли.
Мою юность больше не удержать.
Я должен копаться в себе, прорыть туннель, как Майкл Скофилд в сериале «Побег», и выбраться из темницы. Заново отстроить свою память, как возводят стену.
Но разве можно спрятаться в воспоминаниях, которых нет?
Мое детство — ни потерянный рай, ни унаследованный ад. Скорее оно представляется мне затянувшимся периодом послушания. Люди склонны идеализировать свои ранние дни, но ведь поначалу ребенок — это просто сверток, который кормят, носят на руках и укладывают спать. В обмен на пищу и кров сверток понемногу привыкает подчиняться внутреннему распорядку.
Те, кто ностальгирует по детству, на самом деле сожалеют о тех временах, когда их кто-то опекал.
В конечном счете полицейский участок — те же ясли: вас раздевают, кормят, за вами следят, не пускают на улицу. Ничего странного, что моя первая ночь в тюрьме отбросила меня так далеко назад.
Никаких взрослых больше нет. Только дети разного возраста. Следовательно, сочиняя книгу о своем детстве, я буду говорить о себе в настоящем времени. Питер Пэн — персонаж, страдающий амнезией.
Есть одно любопытное выражение: спасается бегством. А что, не трогаясь с места спастись нельзя?
У меня во рту солоноватый привкус; тот самый, что я чувствовал тогда, в Сенице.
Глава 6
Гетари, 1972
Из всего моего детства сохранилась только одна картинка — пляж Сеница, в Гетари, там на горизонте угадывается Испания — синий мираж в нимбе света; должно быть, это 1972 год, тогда еще не построили вонючую станцию очистки, а спуск к морю не перегородили рестораном и автостоянкой. На пляже я вижу худенького мальчугана и стройного старика. Дед выглядит гораздо более бодрым, загорелым и спортивным, чем хилый, бледный до синевы внук. Седовласый мужчина бросает в море плоские камешки, которые прыгают по воде. На мальчике оранжевые махровые плавки с вышитым на них тритоном. Из носа у ребенка течет кровь, и правая ноздря заткнута ватным тампоном. Внешне граф Пьер де Шатенье де ла Рошпозе похож на актера Жан-Пьера Омона.
— А ты знаешь, Фредерик, — восклицает он, — что я видел здесь китов, голубых дельфинов и даже косатку?
— Кто такая косатка?
— Она вроде черного кита, очень хищная, а зубы у нее острые как бритвы.
— Но…
— Не бойся, это чудище не подплывает близко к берегу. Слишком уж оно большое. Здесь, на скалах, тебе ничего не грозит.
В тот день я решил, что на всякий случай в воду больше не сунусь. Дед учил меня ловить сачком креветок, а почему с нами не было старшего брата, я не знаю. Какой-то великий врач сказал матери, что у меня, возможно, лейкемия. Я, семилетний, находился на отдыхе — «восстанавливался». Мне предписали набираться сил на морском побережье и сквозь сгустки запекшейся крови дышать йодистым воздухом. В сырой спальне принадлежавшей деду «Патракенеи» (на баскском — «дом Патрика») мне клали в постель зеленую резиновую грелку, которая чмокала, когда я поворачивался, и постоянно напоминала о своем присутствии, обжигая мне пятки.
Мозг искажает картины детства, рисуя его более радостным или мрачным и уж во всяком случае куда более интересным, чем было на самом деле. Гетари образца 1972 года — тот же след ДНК; по примеру облаченной в белый халат криминалистки из научно-технического отдела полицейского комиссариата Восьмого округа, которая поскребла мне изнутри щеку деревянной лопаточкой и взяла на анализ немного слизи из ротовой полости, мне предстояло реконструировать всю картину по одному волоску, найденному на пляже. К несчастью, я не криминалист.
Лежа в грязной камере и закрывая глаза, я только ощущаю, как галька впивается в мои голые ступни, слышу рокот Атлантического океана, предупреждающего, что близится прилив, чувствую липнущий к щиколоткам песок и вновь испытываю гордость оттого, что дед доверил мне нести ведро с морской водой, в котором барахтаются креветки. На пляже несколько пожилых дам натягивают купальные шапочки в цветочках. В часы отлива во впадинах между скалами остается вода и там, словно в ловушке, застревают раки и креветки. «Смотри, Фредерик, надо пошарить в расщелинах. Давай, твоя очередь». Мой седовласый дед в розовых сандалиях от Гарсии протянул мне сачок, а заодно научил новому слову — «расщелина»; обшаривая под водой острые края камней, он вытаскивал этих маленьких бедолаг, пятившихся прямиком к нему в сачок. Я тоже попытал счастья, но выудил лишь пару упиравшихся раков-отшельников. Меня это не огорчало: я был один с Дедушкой и ощущал себя таким же героем, как и он. На обратном пути из Сеница он собирал ежевику, растущую на обочинах. Для городского ребенка, шагавшего за руку с дедом, это было настоящее чудо — природа представлялась мне гигантским магазином самообслуживания, океан и земля изобиловали дарами — нагибайся и бери. До сих пор еда появлялась всего из двух мест — Холодильника или Магазинной тележки. Мне казалось, что я попал в плодоносные сады Эдема.
— Как-нибудь соберемся, сходим в лес Вогубер, за белыми. Их надо искать под опавшими листьями.