Саара живет на болоте. Он — и лягушки, поющие звонкие песни. Он тоже поет (в лунные ночи), и песни его прекрасны — вот и все, что он знает о себе самом. Кости Саары просвечивают сквозь бледную плоть, комары не садятся на него, зная, что он ядовит, губы его белы, в песне растягиваются во все лицо, глаза почти не видят. Пальцы терзают траву, он дрожит, сотрясаемый песнью — и ждет. Песня всегда приводит к нему разных. Самых мелких грязь засасывает прежде, чем они успевают дойти.
В гроте, освещенном светом трех факелов и трех китайских фонариков, вокруг ящика сидят шестнадцать Песьеголовых. Семнадцатый на ящике. Он держит речь, медленно вращая над головой белоснежную кость. Речь струится мимо острых ушей и утекает в дыру в потолке к мерцающим звездам. Песьеголовые слушают и зевают, с лязгом выкусывая блох.
— Мы путаем метры с километрами, — шепчет один другому. — Это может иметь глобальное значение? Как ты думаешь?
— Я вижу только луну, — невпопад отвечает сосед. — Говорят, на жезле оставалась еще куча мяса, до того как он его заграбастал.
Самый младший в медном ошейнике вдруг начинает выть, запрокинув морду: «Смерть предателям! Смерть!» Его успокаивают, кусая за бока.
Сверкает белая кость, приковывая взгляды.
Оборотень исполняет веселую пляску на груде опавших листьев, которую сгребли для своих смотрин птицы-топтуны. Груда расползается. Оборотень смеется. Не вынеся напряжения, из-под горы листьев выскакивает мышь и устремляется прочь, но оборотень настигает ее в два прыжка.
Груда расползается. Оборотень смеется. Не вынеся напряжения, из-под горы листьев выскакивает мышь и устремляется прочь, но оборотень настигает ее в два прыжка.
«Ура, ура, куснем муравья!» — напевает он, небрежно закапывая остатки своей трапезы. До него доноситься чье-то сладкое пение. Оборотень настораживается — и не раздумывая устремляется на голос. Стрелой несется сквозь лес, но останавливается, замочив лапы в болотной жиже. Брезгливо их отряхивает. Пение становится отчетливее. Оно манит в болото. Идти, или не идти? Приняв решение, оборотень начинает с тихим рычанием кататься по земле. Один кувырок, второй — и он встает в человеческий рост. Зевает, и перешагивая с кочки на кочку, углубляется в болото. Ночные стрекозы бьются на лету о его щеки. Пение делается слаще, громче и настойчивее.
Охотники покряхтывают на бегу. Хвосты головных повязок бьют их по спинам. Они бегут гуськом: один, второй, третий — бегут шумно, распугивая дичь. Они нарочно шумят. Тот, на кого идет охота, испугается и выдаст себя бегством. Тогда начнется погоня. Настоящая, о которой они мечтали так давно. И они бегут, тяжело дыша, забрызгивая грязью сапоги. Вобще-то, им тоже немножко страшно. Но дичь не должна об этом знать.
В палатке Стервятника Курильщик наконец перестает кашлять и давиться слюной, но не успевает порадоваться этому, потому что почти одновременно что-то приключается с его зрением. Окружающие предметы расплываются и выходят из фокуса, а когда возвращают себе форму, оказывается, что они состоят из множества разноцветных кусочков, как мельчайшая, яркая мозаика. То же происходит с лицами сидящих рядом. Все дробится на миллиард светящихся частичек. Они мигают, перетекают друг в друга и гаснут, а кое-где даже осыпаются, обнажая полную пустоту. Курильщик понимает, что сейчас увидит как они осыпятся все и что он постиг истинную сущность бытия, так что, наверное, жить ему осталось недолго.
— Мир осыпается, — с трудом произносит он.
У сидящих рядом это замечание вызывает странную реакцию. Светлячки, из которых состоят их лица, начинают бешено роиться, передавая какие-то сложные гримасы. А потом происходит то самое, чего опасался Курильщик. Все осыпается. Последним — лицо Табаки, оставив два чернильных пятна солнечных очков. Пятна на мгновение повисают в абсолютной пустоте — и почти сразу, не дав ему времени сойти с ума, стремительно собирают вокруг себя новый мир.
Очень яркий… Очень солнечный… Очень пахучий…
Солнце оглаживает Курильщика по спине, вдавливая его в землю. Это приятно. Хотя земли тут нет. Вместо земли мусор. Жирный и расползающийся под ногами. Почему-то ужасно притягательный. Курильщику хочется в нем рыться, ныряя во все новые и новые запахи, отслаивая их друг от друга, пока из-под их толщи не всплывет нечто совершенно необыкновенное. Но что-то мешает ему отдаться этому занятию целиком. Наверное парящие в воздухе черные стекла. Солнце превратило их в два сплошных блика, но придвинувшись вплотную, Курильщик видит в них себя: пару черных котов с белыми грудками — по одному на стекло. От удивления он открывает пасть и громко кричит. Его отражения тоже беззвучно кричат.
— Вот он!
Один из охотников спотыкается. С высокого дерева, из переплетения ветвей, на них смотрит некто с горящими глазами.
— Вот он, вот! — толкаясь, охотники окружают дерево. — Подпалить? А может, спилить? А может…
Некто шипит на них, перебирая по коре когтистыми пальцами. Охотники колотят прикладами о ствол. Дерево скрипит. Один передает свое ружье другому и лезет вверх по стволу. Сидящий среди ветвей шипит громче и плюет в него. Охотник с проклятием падает. Сидящий на дереве смеется и покашливает. Внезапно, перестав смеяться, он соскальзывает с ветки в высокую траву.