Рыжий прячет фляжку в рюкзак. В одной из бирок — его галстук-бабочка в красно-белый горошек. Надетый прямо на голую шею.
Крыса осматривается и впервые замечает, что, несмотря на грязь, во второй красиво. По стенам бегут антилопы Леопарда, на бегу превращаясь в струящиеся полосы узоров. Местами они полустерты, но от этого кажутся только лучше. Рыжий надевает котелок и протягивает Крысе руку.
— Мир?
— Смотри, как бы Вшивая не закусала тебя до смерти, — предупреждает его она. — Терпеть не может, когда до меня дотрагиваются.
В бирках три маленькие двери. Во всех трех одновременно исчезают Москиты. Рыжий с Крысой тоже выходят в коридор — и в бирках сразу темнеет. При каждом шаге подошвы ботинок липнут к паркету.
— По-моему, вам уже поздно делать уборку, — говорит Крыса. — Вы веники не оторвете от пола.
— Не оторвем — так не оторвем, — вздыхает Рыжий. — Ну и что? Будут Крысятнике икебаны из веников. А потом из Крыс. Живой музей.
Крыса, пожав плечами, уходит в сторону девчачьей лестницы. Стройная, в слишком крупных для нее ботинках. Рыжий кричит: «До свиданья!», но она не оглядывается. Он поджимает губы и направляется к столовой. Его обгоняют хихикающие Птицы.
ПРИЗРАК
Душа странствует по ночам. И если ты спишь, Никогда ты не встретишься со своей душой.
Ф. Нурисье
«Хозяин дома» пер. Норы Галь
Лорд лежит в искрящейся темноте. Он укрыт с головой и задыхается от жара, а вокруг плавают видения. Ее глаза, волосы, тонкая рука, охваченная плетеным ремешком браслета. Лорд лежит затаив дыхание, боясь спугнуть наваждение, но оно все тревожнее, все беспокойнее, тает как воск и исчезает. Он откидывает одеяло и дышит полной грудью, мокрый, как мышь, побывавшая в луже.
С воздухом возвращаются звуки. Свист и дыхание спящих. Храп Черного, волнами угрозы вздымающийся к потолку. Ближе — птичий свист спящего Шакала и шорохи ворочающихся тел. Курильщик, не просыпаясь, тянет подушку из-под Табаки и перекладывает ее на Лорда. Лорд уворачивается, передвигаясь к краю кровати. У Лэри свет ночника. У Македонского тоже свет, заслоненный газетой.
У Македонского тоже свет, заслоненный газетой. Лорд смотрит в потолок, который, как будто, притягивает его. Потолок тянет и приближается, и вот они уже совсем рядом: колесо, птичья клетка и раскосые глаза воздушного змея. Странное творится с Лордом. Он лежит и одновременно стоит. Стоящий Лорд легок, как пушинка. Он видит потолок и ночник Лэри в форме гриба, и самого спящего Лога с розовым отсветом на волосах, и себя внизу, лежащего под скомканным одеялом — он видит все это с высоты, на которой никогда не бывал, — высоты своего роста. Не успевает подумать об окне и о свежем ветре, врывающемся в форточку, как переносится на подоконник. Лицо овевает ночной прохладой. Ветер приносит с собой отдаленный шум — хохот и визг беспутно веселящихся Крыс. Могу ли я пойти, куда захочу? Тень его скользит над полом — слишком легкая — проходит сквозь дверь в темноту, и Лорд закрывает глаза, чтобы лучше видеть свой путь там, где он есть, и где его нет. Мимо пролетают темные стены, разверстой пастью наезжает раскрытая дверь. В Могильных окнах зимняя луна, он прозрачен в ее свете. Ступеньки, чужой коридор…
Лорд протягивает руку, она уплывает в пустоту, ощупывая ее, пропуская сквозь пальцы, пролетая сквозь встречные двери. Он отстает, и когда она нащупывает ту единственную дверь, что ему нужна, он еще далеко, а рука уже скользит по лицу спящей на полу. Наконец Лорд нагоняет ее (всего лишь руку!) и ее прикосновение становится его прикосновением.
Рыжая девушка в съехавшей с плеча майке садится на матрасе, вглядываясь в темноту.
— Что это? Эй! Уходи! Уходи отсюда!
Лорд вздрагивает на кровати и ловит воздух ртом.
Вокруг ворочаются, ворчат и вздыхают. Он замирает. Я был там. Я действительно там был! Ладонь еще ощущает жесткость огненных волос. Выше пояса он плавится от жара, ниже — ему холодно. Может, в странствиях по ночному Дому, мой призрак застудил себе ноги? Это больно. Лицо Лорда кривится, он рад темноте скрывающей его гримасы.
Храп Черного. У Лэри свет. У Македонского свет. На полу на плитке закипает чайник. Кому-то приспичило пить чай.
— Ну нет! Подавишься! — громко произносит Черный между двумя всхрапами. Это смешно, но никто не слышит и не смеется. Мокрой спиной Лорд липнет к матрасу. Лицо горит, ноги леденеют. Так бывало и раньше, но сегодня это расплата за странное «нечто», которое он позволил себе совершить. Кто-то напоминает ему, что он такое. Полчеловека. С ногами мертвеца.
— Нет, — шепчет Лорд. — Я не буду об этом думать!
И тут же представляет свои ноги мертвыми, сине-белесого цвета. В пятнах. И начинает задыхаться.
Крадущиеся шаги.
Рядом садится Македонский и просовывает грелку под одеяло.
— Я ждал, пока вода закипит.
Лорд молчит, пока горячая грелка не растапливает лед, и до ступней не доходит тепло, которое обожгло бы руки.
— Спасибо, — говорит он тогда. — Я просто трус. Там слишком медленно течет кровь. Как в русалочьем хвосте.
— Не бойся, — говорит Македонский.
И уходит. Зеленая лампа-светлячок у его изголовья гаснет.
— Эй, — раздается сверху сонный голос Горбача. — Мне послышалась песня. Вы там поете что ли?