Двигатель зарокотал, и откуда-то с кормы поднялся серо-голубой дымок. Погромыхивая, «Орфей» двинулся навстречу волнам.
* * *
Иэн растянулся в тени рубки и спал. Если он терпеть не мог плавать, то, по крайней мере, погода не вызывала у него нареканий. Фидорус сидел на своем прикрученном болтами рыбацком стуле на транце, и леса, свешивавшаяся с удилища, волочилась позади нас, меж тем как лодка с пыхтением продвигалась вперед. Он где-то отыскал зеленую кепку и теперь натянул ее на глаза, притворяясь спящим. На крюке в качестве наживки полоскалась моя куртка. Она вращалась в прозрачной синей воде, и мне было не по себе из-за того, что ее решили принести в жертву.
Я сидел со скрещенными ногами на палубе рядом с принтером, следя за тем, как он пыхтит, завывает и механически выплевывает страницы моего рассказа — о спальне, о докторе Рэндл, об Эрике Сандерсоне Первом, о моем путешествии, об отеле «Ивы», о Клио Аамес, о мистере Никто, о желтом джипе, о внепространстве, о Марке Ричардсоне, о картотеке, о куполе из «Желтых страниц», о Фидорусе, о стакане со словами, о Скаут… Белые страницы падали за корму в океан. «Орфей» уходил вперед, а пропитанные водой листы вертелись в зыби, оставаясь и пропадая в пенном следе. Они держались у поверхности, не тонули и порой сверкали на солнце. За нами тянулась покачивающаяся белая дорожка бумажного следа.
За нами тянулась покачивающаяся белая дорожка бумажного следа. Я пытался уловить в воде какое-либо движение, но больше там совершенно ничего не было.
Мы шли так уже часа четыре.
Скаут закрепила штурвал и спустилась, чтобы проверить ноутбук Никто. Она проделывала это уже дважды.
— Вы же знаете, что так вечно продолжаться не может.
— Знаю, — отозвался Фидорус из-под своей кепки, — но от нас это не зависит.
— Если Уорд заметит соединение, он его прервет.
Фидорус промолчал.
Скаут отвернулась, почесала затылок, повернулась снова.
— Доктор!
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Скаут уставилась на него:
— Не знаю. Может, ускорить подачу бумаги? Добавить оборотов? Вы же специалист, вот и скажите мне.
Фидорус большим пальцем пихнул козырек своей кепки вверх и повернулся на своем сиденье.
— Если мы сбросим в воду еще больше писанины, то через несколько часов она покроет полморя. Если пойдем быстрее, то рискуем оторваться от следа. Тебе надо просто набраться терпения.
Он отвернулся и снова натянул кепку на глаза.
Все вокруг словно замерло — совершенно так, как это бывает перед ударом молнии.
— Набраться терпения? Вы же говорили, что мы взялись за «серьезное дело»! У нас всего одна попытка, а время уходит.
Доктор проигнорировал ее слова.
— Сколько, по-твоему, у нас в запасе?
Скаут перевела взгляд с Фидоруса на меня. Поначалу мой вопрос не дошел до нее, а когда дошел, я увидел, что она борется со своим гневом, решая, стоит ли ей отвечать?
— Не знаю, — сказала она наконец. — Уорд может отрубить нас в любую минуту, и тогда все будет кончено. Каждое лишнее мгновение оборачивается против нас.
— Доктор? — позвал я.
— Мы делаем все, что можем.
Скаут раздраженно вздохнула и пошла к трапу.
В начале бумажного следа одна из страниц начинает тонуть и уходит под воду…
Набрякшая бумажная кашица втягивается в вихревое движение воды, поднятое огромной серой тенью, и, превратившись в слипшиеся слова, пропадает в бездонном мраке.
Я моргал, щурясь на волны, на исчезающий вдали белый бумажный след, на чаек, на пустынный океан. Может, все это был сон? Ответить я не мог.
Время на борту «Орфея» тянулось медленно, минуты долго раскачивались, прежде чем сложиться в часы, меж тем как солнце неторопливо вершило свой путь по небу.
Доктор дремал, Скаут стояла у штурвала, а я развлекал себя тем, что выковыривал из палубы щепки, прислушивался к урчанию принтера и выискивал среди волн океана хоть какую-нибудь тень, какое-нибудь движение. Я смотрел и смотрел, пока мои глаза не утратили всякое чувство перспективы. Солнце изливало зной. От моей кожи шел резкий запах пота, а от палубы пахло теплой солью.
Наконец доктор очнулся. Он вернулся с бутербродами, пивом и миской кошачьей еды для Иэна. Скаут спустилась, чтобы поесть, и я думал, что может произойти еще одна перепалка, но она уселась рядом с котом в тени рубки и смотрела только на свой бутерброд, не говоря ни слова. Фидорус, прихватив пивную банку, снова уселся на свое рыбацкое место. Я смотрел, как медленно и задумчиво он ест, разглядывая то далеких чаек, пикирующих на бумажный след, то лесу, попрыгивающую чуть в стороне от бурления, производимого нашими винтами.
— Я и не знал, насколько голоден. — На протяжении нескольких часов никто ничего не сказал, а мне требовалось поговорить.
Доктор неопределенно кивнул, по-прежнему глядя в море.
Солнце теперь висело ниже и начало слегка сгущать красный спектр на своем диске.
— Но ведь это не настоящая еда, правда? — снова попытался я завести разговор.
— Но ведь это не настоящая еда, правда? — снова попытался я завести разговор. — Всего лишь идея еды, концепция. Но я вот чего не могу понять: если у идеи еды такой же вкус, как у настоящей еды, то…
Не сводя глаз с моря, Фидорус поднял руку: