Ерзая под обоими нашими спальниками, я привел себя в сидячее положение.
— Спасибо, что дала поваляться.
— По-моему, это было необходимо.
Выстроив новый вигвам из дерева и бумаги, Скаут дула в самую сердцевину присыпанных белым пеплом углей. Некоторое время я за ней наблюдал.
— Итак, — сказал я, — что теперь?
— Ну а вот это зависит от того, о чем ты говоришь. Если ты спрашиваешь о нашем путешествии, то мы потеряли добрых четыре часа, но все же можем управиться, если как следует поднажмем.
— О чем я говорю? О чем… — Я снова повалился навзничь. — Ну, о том… Как тебе было?
— Ты имеешь в виду ночью?
— Да.
— В смысле — что мы с тобой переспали?
— Ну да.
— Хм…
— Хм?
Что, черт возьми, означает это самое «хм»?
Некоторое время Скаут возилась со своим костром, словно хирург над пациентом. Я пытался придумать, как возобновить разговор, когда заметил, что она краснеет. Скаут и в самом деле краснела.
— Когда я была маленькой…
Я поднял взгляд. Скаут сильно подула на угли, поворошила оперяющийся огонь палкой.
— Когда я была маленькой, лет семи или восьми, я очень сильно хотела одну игрушку. Вообще-то это была такая научная игра…
— Научная игра?
— Перестань, Сандерсон. — Еще одно колдовское движение над огнем. — Так или иначе, я все выяснила, и получилось, что если бы я смогла копить свои карманные деньги на протяжении шести недель, то мне их хватило бы. Но когда ты ребенок и по-настоящему чего-то хочешь, хочешь очень-очень сильно, так хочешь, что не можешь как следует ни спать, ни есть, то шесть недель равны вечности. Так что я ее украла.
— И тебя поймали?
— Нет, но мне было ужасно стыдно, что я украла эту игрушку, и я потеряла к ней интерес. Она не доставила мне ни секунды радости, ничего не было, кроме чувства вины. В конце концов я бросила ее в речку, с моста.
Я улыбнулся.
— И это я слышу от девушки, которая коллекционирует ноутбуки?
— Дело в том, что… пойми, это вроде притчи, да? Я пытаюсь сказать, что не делаю чего-то, если на следующий день придется почувствовать себя полным дерьмом.
Я подумал над ее словами.
— Ты хочешь сказать, что я не полечу с моста?
— Ты не полетишь с моста. — Скаут робко улыбнулась. — Если только я сама не полечу…
— Скаут, ты никогда не полетишь с моста.
Что-то в интонации, с какой я это сказал, вынудило ее оставить костер в покое и повернуться, чтобы пристально на меня посмотреть. Из-за этого у меня возникло чувство, что я и сам внимательно себя разглядываю.
— Никогда?
— Никогда.
— Откуда ты знаешь?
Что-то меня подбивало — скажи ей. Скажи, что почувствовал, когда впервые ее увидел, скажи о татуировке на ее большом пальце, о том, как твои руки в точности знали, когда и где к ней прикасаться, как вам обоим удалось с самого первого раза так приладиться друг к другу. Она должна думать о том же. Прямо сейчас она сама об этом думает: это, мол, словно бы… «Стоп, — сказал я себе, — не сегодня».
— Я это просто чувствую, — сказал я.
Она прикинула мои слова на вес.
— Ты это просто чувствуешь? Ты знаешь это в своем сердце? Вроде этого?
Она пыталась дразниться, но позади иронии так и выпирало любопытство, вопрос был слишком честным, и его честность сводила шутливость на нет.
— Да, в самом деле, — сказал я. — Очень даже похоже.
Скаут кивнула, как кивают друг другу шахматисты.
— Хороший ответ.
— Слушай, глупо с моей стороны об этом спрашивать, но — у тебя нет такого же чувства?
Она снова принялась ворошить свой огненный вигвам.
— Господи, — сказала она в него. — Он тоже хочет сделаться одним из нас.
Она метнула в меня этой своей острой улыбочкой, меж тем как из костра начали разматываться первые клубы дыма.
Двадцатью минутами позже, после черного кофе и хлеба, а также банки тунца для Иэна, мы почти упаковали свой лагерь.
— Скаут, когда ты говорила, что не бросишь меня с моста, — ты говорила всерьез?
— Да.
— Без обмана?
Она посмотрела на меня, прежде чем надеть свой рюкзак.
— Да, — сказала она. — Без обмана.
* * *
Этот день протянул перед нами еще одну последовательность туннелей и лазов, лестничных колодцев и обширных пустынных пещер. Мы по очереди несли Иэна, обмениваясь шутками, случайно-преднамеренно соприкасались костяшками пальцев таким образом, что после этого брались за руки на манер «я об этом промолчу, если ты ничего не скажешь», шагами покрывая и разговорами коротая расстояние под шипящими лампами дневного света.
Мы остановились, чтобы наполнить свои бутыли водой, хлеставшей из трубы главного контура водоснабжения, — водой, которая пенилась и с грохотом неслась в промышленный резервуар, частично закрытый. Стоя на самом краю, мы поцеловались, и Скаут сказала, что это наименее романтичный водопад на планете.
Темнота, когда мы в нее вошли, сменила свою возвещающую о конце света резкость на нечто интимное, близкое и неизбежное. В глубоком хранилище, заваленном надувными пляжными матрасами и устаревшими путеводителями, мы выключили свои фонари и снова целовались и касались друг друга. Материя, волосы, кожа, кончики пальцев, ладони и рты. Невидимый твердый пол. Пуговицы, дыхание и звуки.
И каким-то образом, даже при всем при этом, нам удалось продвинуться вперед.