* * *
Через полчаса стало ясно, что людовициан в сколько-нибудь скором времени возвращаться на поверхность не собирается, что бы ни говорил по этому поводу доктор Трей Фидорус. Я вызвался остаться на палубе и продолжать следить, не появится ли бочка. Скаут и доктор спустились на камбуз готовить еду. Я думал переодеться, но шорты и гавайская рубашка были тонкими и быстро высохли на солнцепеке. Однако при падении за борт я потерял темные очки и соломенную шляпу, и шея у меня сзади саднила так, что я шипел от боли всякий раз, когда она терлась о воротник. Лоб и скулы у меня тоже были обветрены и обожжены солнцем.
Наступил вечер. Небо начало темнеть, и я решил остаться возле носа в длинной тени от рубки и продолжить наблюдение за волнами. Скаут была занята с ноутбуком мистера Никто, а доктор прибрал посуду после того, как мы перекусили. Вновь появился Иэн, какое-то время походил по часовой стрелке кругами по палубе, а потом, когда в воздухе начала разливаться прохлада, исчез в каюте.
Прошло еще немного времени, но по-прежнему не было никаких признаков акулы. Небо из темно-синего превратилось в красно-синее, оперенное закатным солнцем. Океанская волна ослабла, сменившись неопределенной зыбью. Прохладный бриз дул сквозь леера, опоясывающие палубу, нежными пальцами поглаживая мне макушку.
Я чувствовал, что внутри меня что-то изменилось.
Остаться на палубе и продолжать наблюдения я вызвался отчасти для того, чтобы у меня было время обдумать — что со мной случилось? Чем бы это могло быть? Мне все время представлялась упавшая рядом с заросшей, давно нехоженой тропинкой монета. Одна ее сторона — скажем, «решка» — на протяжении многих лет оставалась на виду и подвергалась воздействию мороси, дождя, тумана — одним словом, стихий. Другая — «орел» — была забита в глину и стерта из памяти. Когда в том подвале слово «вода» обратилось в настоящую воду, это было равносильно тому, что монета перевернулась. Перемена эта не была «сногсшибательной» или «судьбоносной» — ни одно из воспоминаний, проглоченных людовицианом, не вернулось. Не прояснилось и ни одно из ранних сновидений «Фрагмента о лампе». Однако это событие имело место. Монета перевернулась. Откуда-то из глубины подсознания всплыла фраза: «Взгляд становится отражением, отражение — взглядом».
— Эй!
На палубе позади меня стояла Скаут. На ней была та самая куртка, что я видел в подвале Фидоруса.
— Привет, — отозвался я.
— Привет, — отозвался я.
— Принесла тебе ветровку. Гранджевый шик-блеск года девяносто второго, но, сам понимаешь…
— Спасибо, — сказал я, послушно натягивая гранджевый шик-блеск. — Я хотел сказать…
— Да, знаю. Я тоже.
Она уселась на палубу рядом со мной и скрестила ноги.
— Мне надо было заранее тебе рассказать, — сказала она. — Глупо, что я промолчала.
— Однако, — возразил я, — я прекрасно понимаю, почему ты так поступила. У меня просто…
— Просто ты недоверчив.
Я посмотрел на нее.
— По-твоему, я?..
Мы смотрели на спокойное море. Я плотнее укутался в ветровку, слушая, как Скаут пощелкивает суставами пальцев.
— Как там с ноутбуком?
— Нормально. Я установила соединение. Мне удалось замутить воду, так что теперь Уорд с меньшей вероятностью обнаружит, что он подсоединен к нашему ноутбуку. Так что у нас есть фора.
— Молодец!
— Спасибо.
Спокойное море. Отдаленные крики чаек. Скаут, сидящая рядом со мной.
— Я наговорил тебе кучу гадостей, правда?
— Ну, — сказала она. — Так и есть. Но я все равно вытащила тебя из воды.
— Скаут…
— Я думала, ты пропадешь там!
— Я сам так думал. И я… нет, боже мой… я даже боюсь сказать…
— Скажи.
— Я думал, что вот, когда меня не станет, ты так и будешь думать, что я действительно имел в виду всю эту чушь?
Она легонько толкнула меня плечом:
— Вот это да!
— Но конечно, той огромной акулы я тоже боялся!
— Ш-ш-ш, — сказала она, — не то все испортишь.
Я просунул руку у нее за спиной, обняв ее за плечи, и она прильнула к моей груди.
— Прощаешь меня?
— Ты был такой задницей.
— Ну вот, мне теперь немножко полегчало.
— Да, но ты же не мог долго таким оставаться, правда?
— Не мог, — сказал я. — Это ты точно подметила.
— Ты так себя вел, потому что чувствовал себя в западне.
— Эмоционально? Да.
— Это все равно.
Я провел пальцами по ее мягким черным волосам, а она сцепила руки, обвив ими мою талию. Нас овевал ветерок, море мягко покачивало лодку из стороны в сторону.
— Хочу тебе кое-что сказать, — начал я.
— Давай.
— Но я не хочу показаться идиотом.
— Хорошо.
— Не обидишься?
— Хм.
— Ну… Только не обижайся!
— Давай.
— Хорошо. Я имею в виду — то, что с нами произошло, — это ведь случилось не просто так? Не только для того, чтобы поймать акулу?
Скаут отклонилась в сторону и посмотрела на меня:
— Я же говорила, что нет.
— Ты много чего тогда говорила.
Скаут снова прильнула ко мне, и несколько минут мы так и сидели, не двигаясь.
— Помнишь, когда ты вчера проснулся, то сказал удивительную вещь? Ты сказал, что в том, что между нами произошло, есть что-то… что-то правильное?
— Да.
— И ты спросил, чувствую ли я то же самое?
— Помню.
— Я тогда хотела сказать: да, по-моему, я тоже это чувствую.
— Это насчет сердца?
— Насчет сердца.