— Тогда как же ты говоришь, что тебя не постигло испытание? — спросил я.
— Вон мой дом. — Он указал на маленький, низенький домик. — И там живут моя бедная жена и двое детей, если можно назвать это жизнью, — ведь жена и один ребенок больны. Но я туда не хожу.
Тут я заметил, что слезы градом катятся у него по щекам, и, уверяю вас, мои щеки тоже стали мокры от слез.
— Да как же ты не приходишь к ним? Как мог ты покинуть свою собственную плоть и кровь?
— Что вы, сэр, упаси Боже! Я вовсе не бросил их. Я работаю на них, сколько в моих силах; и, с Божьей помощью, они не терпят нужды. — С этими словами он поднял к небу глаза, и выражение лица у него тотчас же убедило меня в том, что повстречался я не с ханжой, а с трезвомыслящим, богобоязненным и добрым человеком; на лице его была благодарность за то, что в том положении, в котором он оказался, он все же способен был уберечь семью свою от нужды.
— Что ж, честный человек, — сказал я, — это величайшая милость, особенно если учесть, каково сейчас приходится беднякам. Но на что же ты живешь и как удалось тебе уберечься от страшного бедствия, всех нас постигшего?
— Дело в том, сэр, что я лодочник, и вон моя лодка. В лодке этой я и живу. Днем я в ней работаю, а ночью — сплю. А все, что зарабатываю, кладу вон на тот камень. — Он указал на большой камень на другой стороне улицы на значительном расстоянии от его дома. — И тогда я кличу и высвистываю их, пока они не услышат, и они выходят забрать деньги.
— Но послушай, друг, как же тебе удается заработать хоть что-нибудь? Разве люди пользуются лодками в наше время?
— Да, сэр. В том смысле, для чего меня нанимают, — пользуются. Видите, там на якоре стоят пять кораблей? — Он указал вниз по течению реки, значительно ниже города. — А видите восемь-десять кораблей, стоящих на цепях у причала и на якоре там, подальше? — Теперь он указал вверх по реке. — На всех этих кораблях семьи на борту — купцы, их владельцы и прочие; все они засели на кораблях и не сходят на берег из страха заразы. Я доставляю им провизию, отвожу письма и делаю самое необходимое, так что им не приходится спускаться на берег. Каждую ночь я прицепляю лодку к одному из таких кораблей, и, слава Создателю, пока что я цел.
— Но, друг, — сказал я, — неужели они разрешают тебе подниматься на борт после того, как ты побывал здесь, на берегу, в этом ужасном месте, где столько заразных больных?
— Ну, что до этого, — сказал он, — так я очень редко поднимаюсь на борт. Я перекладываю все, что привез, в их лодку или кладу все у борта, и они поднимают все на корабль. Но если бы я и поднимался на борт, думаю, опасаться им было бы нечего: ведь я не захожу в дома на берегу, ни с кем не общаюсь, даже с собственной семьей; я только доставляю ей пищу.
— Но это, может быть, как раз самое опасное, — сказал я, — ведь эту провизию все равно приходится от кого-то получать. А раз вся эта часть города так заражена, то опасно даже заговаривать с кем-либо: ведь деревня, по существу, является началом города, хоть она и несколько удалена от него.
— Все это так, — сказал он, — но вы не совсем меня поняли. Здесь я не покупаю для них провизию. Я плыву вверх по реке к Гринвичу {201} и покупаю там свежее мясо, а иногда плыву вниз по реке в Вулидж {202} и делаю закупки там; потом я плыву к уединенной ферме на Кентской стороне {203}, где меня знают, и покупаю птицу, яйца и масло, и развожу все это, как меня просили, одно на тот, другое на другой корабль. Я редко схожу здесь на берег и сейчас пришел сюда лишь за тем, чтобы навестить жену и узнать, как поживает моя семья, да отдать им то немногое, что я получил вчера вечером.
— Бедняга, — сказал я, — и сколько же ты получил?
— Три шиллинга, — сказал он, — огромная сумма по нынешним временам для бедняка; да еще мне дали целую сумку хлеба, соленой рыбы и немного мяса. Так что не так уж плохо.
— Ну, и ты уже все это отдал?
— Нет, — сказал он, — но я уже кликал жену, и она сказала, что сейчас выйти не может, а постарается подойти через полчаса, и я дожидаюсь ее. Бедняжка, — добавил он, — ей очень туго приходится. У нее был нарыв, а сейчас он прорвался, так что я надеюсь, что она выкарабкается. Боюсь только, ребенок погибнет, но на все воля Божия.
Тут он замолчал и горько заплакал.
— Ну, добрый друг, у тебя есть надежный Утешитель, раз ты научился смиряться перед волей Божией. Он всех нас рассудит.
— О сэр, — воскликнул он, — если хоть кто-нибудь из нас уцелеет, и то уж будет великая милость Божия, и кто я такой, чтобы роптать?!
— Это ты говоришь? Насколько же меньше моя вера, чем твоя! — У меня прямо сердце защемило: я вдруг осознал, насколько тверже убеждения этого бедняка, которые поддерживают его в минуту опасности, чем мои собственные; ведь ему некуда было бежать, у него, в отличие от меня, была семья, нуждавшаяся в его поддержке; и однако, мое поведение было основано на простых предположениях, его же — на твердом Уповании на милость Божию, хотя он и принимал всевозможные предосторожности, чтобы не заболеть.
Я отвернулся в сторону, размышляя над этим, так как, подобно ему, не маг сдержать слез.