— Эта вода напоминает мне о ванне Бадди Фейвра, — произнес Сейлор.
— Как это? — удивилась Лула.
— Бадди Фейвр — это приятель моего отца, они вместе охотились на уток. Он принимал ванну каждый вечер. Бадди был коренастым парнем, с усами, козлиной бородкой и раскосыми глазами — на вид сущий дьявол, а так парень как парень. Он работал автомехаником на больших восемнадцатиколесных грузовиках и, естественно, весь перемазывался. Поэтому вечерами, вернувшись домой, он отмокал в ванне с пеной, а вода постепенно становилась сперва густо-серой, потом черной, прямо как океан сегодня. Папа заходил к нему в ванную и сидел около него в кресле, потягивая «Ай Ви Харпер», пока Бадди отмывался. Иногда он и меня с собой брал. Каждый вечер, сидя в ванной, Бадди выкуривал косяк. Он и папе предлагал, но тот предпочитал виски. Папа говорил, что эту травку привозят из Панамы и что в один прекрасный день Бадди от нее перекинется.
— И он перекинулся?
— Не знаю, милая. После папиной смерти я потерял с ним связь. Бадди парень упорный, так что наверняка в конце концов даст дуба, если уже не дал.
— А когда ты впервые кайф словил, Сейлор? Ты помнишь?
Сейлор сделал большой глоток «Хай Лайфа».
— Еще бы не помнить. Мне было пятнадцать, и мы с Бобби Теббетсом и Джином Тоем, моим корешем, наполовину китайцем, — помнишь, я тебе про него рассказывал? — отправились на старом «паккарде» Бобби в Сьюдад-Хуарес, вроде как там можно было оттянуться по полной. Бобби там уже бывал, когда гостил в одном семействе в Эль-Пасо, и они с брательником побывали в Хуаресе и спустили там в первый раз свои шланги. Мы с Джином Тоем заставили их как-то вечером рассказать об этом и потом решили туда отправиться.
— Поперлись в такую даль, — заметила Лула, — только для того, чтобы поиметь пипку.
— Да мы ж тогда были совсем сопляками. Погоди-ка, мне было пятнадцать, Теббетсу семнадцать с половиной, а Джину шестнадцать. Вот тогда-то я первый раз попробовал. В этом возрасте энергию девать некуда.
— Для меня ты и сейчас полон энергии, малыш. Но то шлюшки были. А когда ты в первый раз сделал это просто с девчонкой?
— Через пару-тройку месяцев после Хуареса, — ответил Сейлор. — Я гостил в Саванне у своего двоюродного брата, Джуниора Трейна. Мы заехали к каким-то ребятам, у кого родители уехали из города. Помню, несколько человек плавало в бассейне, а остальные сидели во дворе или на кухне с пивом. Девушка, которая подошла ко мне, была очень высокая, выше меня, лицо у нее было, что твои сливки, а на носу интересный такой шрам, как звезда.
— Большой?
— Не очень. С ноготь, на татуировку похоже.
— Так она подошла к тебе?
— Ага, — рассмеялся Сейлор.
— Так она подошла к тебе?
— Ага, — рассмеялся Сейлор. — Спросила, с кем я здесь, я сказал, что ни с кем, только с Джуниором. Она предложила мне пива, а я показал банку, которую держал. Она спросила меня, живу ли я в Саванне, я сказал — нет, гощу у родственников.
— Она их знала?
— Нет. Она посмотрела на меня в упор, облизала губы и взяла меня за руку. Ее звали Ирма.
— И что ты ей потом сказал?
— Что меня зовут Сейлор. А она и говорит, мол, здесь так шумно, давай поднимемся наверх, там мы хоть сможем расслышать самих себя. Она развернулась и пошла, показывая дорогу. Когда мы поднимались по лестнице, я сунул руку ей между ног.
— Ай-ай-ай, — хмыкнула Лула. — Какой нехороший мальчик!
Сейлор засмеялся:
— Она сказала то же самое. Я хотел поцеловать ее, но она оборвала смех и убежала в коридор. Я нашел ее в комнате на кровати. Странная она была цыпочка. На ней были ярко-оранжевые штаны в испанском стиле, с кружевными черными полосками по бокам. Знаешь, такие, почти до щиколоток?
— А, «капри», — кивнула Лула.
— Наверное. Она перекатилась на живот, выставив вверх свою задницу. Я снова сунул руку ей между ног, и она сдвинула ляжки.
— Ты возбуждаешь меня, милый. А что было дальше?
— Она уткнулась лицом в подушку, потом посмотрела на меня через плечо и сказала: «Я не хочу отсасывать у тебя. И не проси меня сосать».
— Бедняжка, — сказала Лула. — Она и не знает, что упустила. А какие у нее были волосы?
— Русые, кажется, светлые. Но ты прикинь, что было дальше, детка. Тут она поворачивается ко мне, стягивает свои оранжевые штаны, широко раздвигает ноги и говорит мне: «Съешь-ка кусочек персика».
Лула застонала:
— Господи, милый! На такие дары ты сперва небось и не рассчитывал.
Официантка принесла им устрицы и салат.
— Хотите еще выпить? — спросила она.
Сейлор допил остатки своего «Хай Лайфа» и протянул бутылку официантке.
— Почему бы нет? — сказал он.
Окружающий мир
— Я пошлю откуда-нибудь маме открытку, — сказала Лула. — Я не хочу, чтобы она чересчур беспокоилась.
— Что значит — чересчур? — спросил Сейлор. — Она, может, уже оповестила копов, моего надзирателя, своего дружка-сыщика, как его там — Джимми Фэтгут, что ли?
— Фэррагут. Джонни Фэррагут. Кажется, так. Она знала, что я окажусь у тебя, как только тебя выпустят, но вряд ли думала, что мы решимся вот так свалить.
Сейлор сидел за рулем старого белого «понтиака» Лулы. Он ехал со скоростью шестьдесят миль, стараясь не привлекать внимания. Они уже оставили Геттисберг в двадцати милях позади и теперь направлялись в Билокси, где собирались переночевать.