— Ты не проголодалась? — спросил Сейлор.
— Я бы поела, — ответила Лула. — Но сначала мне нужен поцелуй, милый. Хотя бы один.
Южный стиль
Лула надела свою любимую ночную рубашку, розовую, короткую, и прижалась к Сейлору, который валялся на животе в одних трусах и смотрел по телевизору шоу.
— Неужели тебе нравится этот идиотизм? — спросила Лула. — Не похоже, чтоб у этих людей была хоть одна стоящая мысль в голове.
— Ну и что, — буркнул Сейлор, уставившись в телевизор. — Ты хочешь мне сказать, что тебе пришла в голову стоящая мысль?
— Почему ты сразу на личности переходишь? — надулась Лула. — Я просто хотела сказать, что ты мог бы книжку почитать или еще чем заняться. В телевизоре люди выглядят такими противными, они так пыжатся, точно надувные куклы. И смотрятся в цвете как-то нездорово, уж лучше черно-белое изображение.
Сейлор что-то пробормотал.
— Что, милый? — спросила Лула.
— Знаешь ли, детка, в «Пи Ди» не было телевизора. Они там не особенно заботились о досуге заключенных. Так что уж не обессудь.
Лула наклонила голову и поцеловала Сейлора в щеку.
— Прости, родной, — сказала она. — Я иногда забываю, где ты провел эти два года.
— Двадцать три месяца, восемнадцать дней, — уточнил Сейлор. — Не стоит прибавлять лишнего, и так достаточно.
— Пока тебя не было, — сказала Лула, — мама настояла на том, чтобы пригласить на обед Армистедов, ее знакомых с Миссисипи. Они приехали после того, как пристроили свою дочь Друзиллу в колледж. Были еще Сью и Бобби Брекенридж и мать Бобби — Альма. Альме, должно быть, лет восемьдесят шесть — восемьдесят семь. Она весь вечер просидела в углу в кресле не шевелясь и не произнесла ни слова. Ты слушаешь, Сейлор?
— Я привык делать по нескольку дел сразу, глупышка, ты же знаешь.
— Я так спросила, чтобы знать, что не стенке рассказываю. Этот Эдди Армистед похож на длиннющего муравьеда. У него аптека в Оксфорде, он там родился и вырос. А у мамы есть все книги Уильяма Фолкнера, знаешь, писатель такой? Пол Ньюмен играл в одном старом фильме по его книге. И Ли Ремик, когда была молодая и красивая. Теперь она, конечно, старая, но тоже красивая. Мама как-то ездила в Оксфорд, посмотреть на дом Уильяма Фолкнера, кажется, там сейчас музей, и познакомилась с Армистедами.
— А жена у него какая? — спросил Сейлор.
— Миссис Аримистед? — уточнила Лула. — Она не особо разговорчива. Элви ее, кажется, звать? Муравьед говорил без передышки. Все трепался про то, как, когда он был маленьким, мистер Билл — он так Фолкнера, что ли, называл? — выбранил его за то, что он вытоптал клумбу тюльпанов на его плантации. «Рябиновые дубы» она, кажется, называлась. «Нельзя бегать по цветам, Эдди», — сказал ему Уильям Фолкнер. «Да, мистер Билл», — ответил Муравьед и снова пробежал по тюльпанам Уильяма Фолкнера. Маме это почему-то показалось смешным. Да, так вот насчет обеда. Ты послушай, Сейлор, это самое интересное. Друзилла. Дочка. Она почему-то показалась мне похожей на коктейль, из тех, что можно пить через соломинку. Так вот, когда мама наполняла ее тарелку, Друзилла вдруг как закричит — до этого она, как и старушка Альма, не сказала ни слова за весь вечер, — нельзя, говорит, чтобы мясо касалось картошки.
Так вот, когда мама наполняла ее тарелку, Друзилла вдруг как закричит — до этого она, как и старушка Альма, не сказала ни слова за весь вечер, — нельзя, говорит, чтобы мясо касалось картошки. Мы с Бобби переглянулись и засмеялись. «Что ты сказала?» — спросил он Друзиллу. «Я не смогу это есть, если они соприкоснутся», — ответила она. Надо же какая!
— Действительно, — согласился Сейлор. — Она, наверно, чокнутая.
Лула поцокала языком:
— А потом, после того как Армистеды уехали, Бобби сказал, что Друзилла — настоящая южная красавица и что раньше он таких не видал.
На экране телевизора смазливая девица в коротком белом платье хихикая поздравляла высокого смазливого парня с копной темных волос.
— В чем там дело? — спросила Лула.
— Эта парочка отправится на Гавайи, — ответил Сейлор. — Девчонка выбрала его из троих кандидатов.
— А забракованные парни ничего не получили?
— Им подарили сертификаты на бесплатный завтрак в «Кентуккийских жареных цыплятах», — хмыкнул Сейлор.
— Не очень-то это справедливо, — заявила Лула.
— Черт возьми, а почему телешоу «Третий лишний» должно отличаться от реальной жизни? — сказал Сейлор. — По крайней мере, эти парни смогут перекусить на халяву.
Различие
— Не знаю, как быть с мамой.
Лула курила свою «Мо», сидя на краю ванны, а Сейлор брился перед зеркалом у раковины.
— А что ты можешь сделать? — произнес Сейлор. — Она была твоей мамой двадцать лет, и меняться ей поздно. Ты же понимаешь, в ее годы люди редко меняются.
Лула смотрела на затылок Сейлора, любуясь его каштановыми кудрями.
— Милый, — сказала она. — Я очень рада, что твои волосы отрастают после тюрьмы. Теперь будет во что вцепляться, когда мы занимаемся любовью.
Сейлор рассмеялся:
— Когда мне было двенадцать, я знал одну девчонку года на два-три постарше меня. Банни Суит ее звали, мы жили по соседству. Так вот эта Банни любила старую пластинку Бадди Нокса «Party Doll» и постоянно напевала эту песенку, особенно фразу: «Запущу пальцы в твои власы». Он почему-то так пел — не «волосы», а «власы». И вот как-то раз Банни с двумя своими подружками подошли ко мне и спросили, могут ли они запустить пальцы в мои «власы», как в песне. Им нравилось, что они такие длинные и волнистые. А девчонки они были, что называется, оторви да брось. Шлялись по округе с местными придурками, парнями намного старше их. Знаешь, они были ужасно сексуальные. Ну так я и сказал им — валяйте. Они окружили меня, Банни запустила свои длинные красные ногти в мою шевелюру, и ее подружки тоже.