Жрец Озаренного всё водил амулетом. Приговоренные стояли на коленях. Хотели молиться хором. Но каждый молился отдельно. Женские голоса звучали громче, мужских почти не было слышно. Раненый артиллерист у стены стал, отчётливо выговаривая каждое слово, богохульствовать.
Совершенно бесшумно открылась дверь. Имперский десантник повёл влево-вправо стволом огнемета, перед которым метался красный огонёчек.
— Твоим-вашим здесь жарить? -весело спросил он. -Или как — отпускаться сейчас? Кто отпускаться по домой — наверх надо. Пошла наперёд!
Ему не поверили. Знали, что произойдёт. Тех, кого островитяне отобрали для угона в рабство, уже увели на субмарины. Те получили шанс уцелеть. А сидящих в подвале при рыбозасолочной оставлять в живых не станут. Здесь, в темноте, расправляться неудобно, кто-то может остаться в живых. Взорвать подвал тоже нельзя, его и атомным зарядом не обрушишь, раньше строили на совесть. Значит, кончат где-то во дворе.
И не было сил сдвинуться. Воздух в подвале при трапезной стал как в заброшенной уборной. Островитянин-огнемётчик брезгливо зажал нос.
Офицер в опаленной куртке помог раненому артиллеристу подняться, спокойно спросил:
— Всем?
Из-под жреца поползли по полу струйки. Офицер поднял голову, подставил артиллеристу плечо.
— Пошли, боец. -твердо сказал он. -Нехорошо заставлять заморских гостей ждать.
И они первыми двинулись к лестнице. Плечистый мужчина бережно сложил руки дочери, поправил на ней платьице, положил рядом осколок стекла, застыло улыбаясь, зашагал следом. Потянулись остальные.
На выходе у двух несчастных перехватило дыхание, закружились головы, они упали. Еще трёх сбили с ног. Предстояло идти во двор обители, к фонтану у садика. Было тихо и туманно. Хотелось нырнуть в туман и спрятаться, юркнуть в щель, уцелеть. Но скрыться было негде. Стены известняковыми отвесными скалами сомкнулись вплотную, сплавились прямыми углами. Сверху навалилась пустобрюхая серость утреннего неба. Нет, не убежать. Не убежать… Да и конвоиры-островитяне повсюду: сзади, спереди, с боков. Винтовки, пулемет, огнемёт, гранаты. Много воронёной стали: оружия, кажется больше даже, чем самих морских пехотинцев.
Саракш
Хонти. Пограничная зона. Обитель «отцов-путеуказателей».
04 часа 30 минут, 16 дня месяца Фиалок, 9590 год от Озарения
Гурон насторожился, приложил пальцы к губам и подполз к краю смотровой площадки. Всеслав устроился рядом, вынул бинокль.
Всеслав устроился рядом, вынул бинокль.
Внизу можно было различить легкое движение. К овальной растрескавшейся чаше фонтана подошел человек в форме командира имперского флота. Знаки на петлицах в тумане едва виднелись, но это явно был не унтер, а офицер средних чинов. Он огляделся, сладко потянулся, снял островерхий шлем и старательно счистил с него прилипшую мокрую паутинку. Потом обвел взглядом двор, медленно поднял голову, рассматривая башню. В какой-то миг Лунину показалось, что их взгляды встретились, что офицер увидел его, хотя такого быть не могло. Лицо островитянина было неприятным, пятнистым от ожогов. Но смотреть на него не хотелось не из-за этого. Отталкивали и рыжеватые бакенбарды, опущенные со щек почти на шею, и выбритые над лбом волосы, и выражение ледяного презрения во внимательных серых глазах.
Корвет-лейтенант десантных войск Дададай Хо надел головной убор, вынул кортик, срезал с орехового куста ветку, счистил кору, превратив прут в гибкий хлыст. Посмотрел на часы. Прокричал команду в туман. Оттуда послышались невнятный шум, шарканье ног по траве и расплывчатой массой выдвинулась колонна людей, сопровождаемая десантниками с карабинами наперевес.
На первом этаже послышались голоса. Десантники вошли в башню, но, разумеется, отказались от мысли вскарабкаться по отвесным стенам наверх. Им и в головы не пришло, что кто-то мог бы проделать подобное. Возможно поэтому и мысль о гранатах, которой так опасался проводник, у них не появилась.
— Пусто, Пиявец! -гаркнул кто-то на эм-до. -Проверь дальше.
Колонна подходила к овражку между холмами, находившемуся за оградой в полусотне шагов от башенки храма. Конвоиры в плащ-палатках подгоняли смертельно напуганных людей, плетущихся в сером тумане. В сыром полупрозрачном воздухе безмолвные фигуры несчастных, измученных людей казались призрачными, эфемерными. Всеслав различил бледные невыразительные лица, глаза, смотрящие в землю. Среди пленников были старики, дети, меньше мужчин и женщин среднего возраста. Большинство — в гражданской одежде, но на нескольких юношах со связанными руками серели разорванные мундиры ополченцев. В толпе мелькали пижамы пациентов больницы, двое из них ковыляли на костылях. Люди спотыкались, иногда падали под язвительные смешки имперских матросов, с трудом поднимались и шли дальше, молча и понуро, словно привидения. Матросский смех казался столь же неестественным в этом сизом тумане, как и унылое шарканье подошв хонтийцев и топот кованых ботинок конвоя по мокрой траве.
Шелестящий шум замирал по мере того, как люди подходили и останавливались на краю промоины. Имперцы окружили пленников хотя никто из тех и не помышлял о сопротивлении или бегстве. Они бессильно опустились на росистую траву и притиснулись друг к другу, стараясь хоть чуть-чуть согреться.