— Злая девчонка, — произнес он, склонив голову к левому плечу, будто воспроизводя не свой, а навязанный ему жест. В голосе появились иные интонации: завывание исчезло, слова «злая девчонка» произнесены были мягким, даже ласковым голосом, мужским, конечно, но чувствовалось, что говорит женщина — я не смог бы дать этому ощущению логического объяснения, но готов был поклясться, что к Эмилии действительно обращалась ее умершая тетушка.
— Злая девчонка, — с каким-то нежным придыханием повторил Нордхилл, — ты пришла, я была уверена, что ты меня услышишь… Скажи, ты не очень страдаешь? Там, где ты сейчас, нет страданий, ведь ты наверняка в раю?
— Этот дом в каком-то смысле действительно можно назвать раем, — произнесла Эмилия, улыбнувшись и бросив взгляд на доктора.
— Тебя не обижают?
— Нет, тетушка.
Обмен репликами становился все более быстрым, теперь Эмилия и Нордхилл смотрели прямо друг другу в глаза — кажется, оба даже не мигали, хотя сам я находился в таком возбуждении, что вряд ли мог утверждать это с достаточной точностью.
— Скажи… Когда тебя убили, ты очень страдала? Мне важно знать, ты понимаешь, эта мысль не дает мне покоя…
— Нет, тетушка, я не страдала. Все произошло так быстро…
— Ты видишься с Джейн? Ты видишься со своей матерью?
— Нет, тетушка, мамы нет здесь…
— О, какая жалость, но отец наверняка с тобой, не так ли?
— Папа тоже не в этом мире, тетушка…
— Значит, у вас не один мир? И ваши души могут обретаться в разных пространствах^не имея контактов друг с другом? Я слышала об этом, но мне казалось…
— Я не знаю, — растерялась Эмилия.
Все произошло так быстро…
— Ты видишься с Джейн? Ты видишься со своей матерью?
— Нет, тетушка, мамы нет здесь…
— О, какая жалость, но отец наверняка с тобой, не так ли?
— Папа тоже не в этом мире, тетушка…
— Значит, у вас не один мир? И ваши души могут обретаться в разных пространствах^не имея контактов друг с другом? Я слышала об этом, но мне казалось…
— Я не знаю, — растерялась Эмилия. — Наверно… Я думаю, им хорошо там, где они сейчас…
— Скажи, Эмма, это важно… Где ты погибла? Ты можешь и не помнить этого, но попытайся… Скажи мне, своей тетушке… Как выглядел тот человек? Правосудие должно свершиться. Рядом со мной полицейский следователь, он спрашивает… Если бы ты могла назвать место…
— Господи, — сказала Эмилия, — я так старалась забыть… Я думала, что забыла… Я не хочу вспоминать…
— Вспомни, пожалуйста, девочка моя. Там, где ты сейчас, тебе все равно, но нам здесь невыносимо жить, зная, что твой убийца на свободе. Скажи — кто это был? Скажи — где это было? Скажи…
Странный голос будто уносился в пространство, ослабевал, как голос из радиоприемника, у которого сбивается настройка, мне так и захотелось подкрутить колесико, вернуть волну, желание мое было услышано, а может, и без моего желания связь между мирами восстановилась, и голос тетушки Мэри заполнил комнату:
— Скажи! Рядом со мной полицейский следователь, он слышит тебя, скажи — мы услышим, скажи!
Каррингтон, сидевший напротив меня, вздрогнул, я ощутил это, хотя и не мог видеть, и еще почувствовал, как напрягся бывший полицейский, как уперся ладонями в поверхность стола, стол заскрипел и начал едва заметно поворачиваться — сначала вправо, затем влево, — эти движения мешали, они были сейчас лишними, и я положил на стол свои ладони, движение замедлилось и вскоре прекратилось, в комнате не осталось никаких звуков, кроме двух голосов — Эмилии и ее тетушки.
— Это было на углу Ганновер-стрит и Блекстоун… Я возвращалась к себе, меня провожал Эдуард… Мы разговаривали… За квартал от моего дома мы попрощались, я не хотела, чтобы он провожал меня дальше… Эдуард ушей, и в этот момент… Кто-то бросился на меня сзади, зажал рот, я даже не успела крикнуть… Нет… Я не хочу вспоминать…
— Ты видела этого человека? — требовательно спросил Нордхилл голосом тетушки Мэри.
— Да… Он повернул меня к себе… Мужчина лет тридцати, длинное лицо, черные глаза, волосы тоже черные, гладкие…
— Приметы? Что-нибудь особенное?
— Нет… То есть… Очень тонкие губы… Он хотел меня поцеловать, а я не… Редкие зубы, маленькие, противные…
— Дальше, дальше, дальше!
— Господи… — прошептала Эмилия. Странно: несмотря на столь драматический диалог, несмотря на то, что воспоминания, судя по всему, должны были причинять девушке боль, голос ее все еще звучал спокойно и даже отрешенно, будто вспоминала она не о собственном прошлом, а о чужом, привидевшемся ей во сне. Наверно, так и было — но какое отношение могла иметь Эмилия к той девушке, Эмме Танцер, исчезнувшей четыре с половиной года назад? Неужели…
— Дальше, дальше!
— Больше я ничего не помню, — сказала Эмилия. — Почему ты хочешь, чтобы я это вспоминала?
— Убийца должен быть наказан, — сурово ответила тетушка Мэри. — И только ты можешь дать описание этого негодяя.
— Спасибо вам, — неожиданно вмешался в разговор еще один голос, на этот раз мужской, и я мог бы поклясться, что это был голос Каррингтона, если бы не видел перед собой в полумраке его напряженное лицо и крепко сжатые губы, сквозь которые не мог просочиться ни один звук, если бывший полицейский не был мастером чревовещания.
— Спасибо вам, Эмма, — продолжал Нордхилл голосом Каррингтона, — вы нам очень помогли, теперь я уверен, что ваш убийца будет наказан. Надеюсь… — Голос дрогнул и закончил с ясно прозвучавшей печалью: — Надеюсь, вам хорошо, и ваши Страдания в этой жизни…
Голос прервался, не отдалился, как голос тетушки несколько минут назад, а прервался на полуслове, будто не волна ушла, а кто-то повернул ручку и выключил приемник. Щелкнуло, и настала такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как оплавлялся воск и потрескивали фитили на свечах.