Едва они закончили с грядками (к удивлению Ирайра, вскоре к нему присоединился неприметный, вставший на грядку женщины), как на краю поля нарисовалась фигура привратника.
— Идемте, отец Дитер ждет вас.
Отец Дитер сидел на своей любимой скамейке у оливковой рощи. Когда они выстроились перед ним, смиренно опустив глаза, он окинул их взглядом и… улыбнулся. Это было настолько необычно, что они в недоумении замерли. А отец Дитер, пару мгновений понаслаждавшись произведенным впечатлением, произнес:
— Что ж, вы заслужили право задать вопрос. Один. Кто начнет?
Они переглянулись. За прошедшие месяцы они как-то уже привыкли, что здесь, в монастыре, не имеют право ни на что, возможно, даже на дыхание. И дышат только с соизволения отца Дитера. А тут такой невероятный дар…
— Я… мне… — нерешительно начала женщина.
Ирайр сочувственно кивнул. Они все испытывали сейчас то, что при первой встрече с отцом Дитером испытал он сам, — растерянность. И панику. Вот, кажется, тысячи и тысячи вопросов в голове. Но какой из них задать, как не промотать, не растратить внезапно дарованный тебе столь драгоценный шанс на какую-то чушь и блажь. Не спросить о какой-нибудь глупости, которая совершенно не важна, но при этом настойчиво просится на язык.
И это тоже был урок… Отец Дитер терпеливо ждал.
— Я… хочу знать, действительно ли вы способны научить меня, как вернуть молодость и красоту, — наконец решилась женщина.
Отец Дитер слегка качнул головой.
— Мы не собираемся учить тебя этому, — мягко сказал он. И женщина отшатнулась, как от удара. Но, как оказалось, он еще не закончил. — Мы будем учить другому, — продолжал он, — но когда, или, вернее, если ты сумеешь научиться этому другому, проблемы, которую ты сейчас считаешь для себя самой важной, больше не будет. Она покажется тебе совершеннейшей чепухой…
— А… меня вы научите? — внезапно спросил «мажор».
Отец Дитер покачал головой и спокойно произнес:
— Нет.
«Мажор» мгновенно побледнел.
— Научить невозможно, — пояснил отец Дитер. — Человек может научиться сам. А мы готовы помочь ему это сделать. И если ты захочешь научиться, но по-настоящему, не боясь ни боли, ни усталости и не позволяя себе прятаться, как в уютную норку, в свое незнание, то можешь рассчитывать на нашу помощь.
— А когда вы начнете учить нас молитве? — спросил неприметный.
Отец Дитер посмотрел на него долгим, очень долгим взглядом, а затем снова улыбнулся и коротко ответил:
— Завтра, — после чего повернулся к Ирайру. Как будто в отличие от предыдущих вопросов ответ на этот можно было дать одним словом. Впрочем, судя по тому, что лоб неприметного тут же собрался в напряженную гармошку, похоже, он понял из ответа преподобного намного больше, чем остальные. И правильно, ведь это же был его вопрос…
А Ирайр вдруг понял, что… не хочет задавать вопрос. Ибо то, что он стремился узнать, нельзя узнать из одного ответа. А тратить свой вопрос на какую-нибудь чепуху, пусть и кажущуюся сейчас важной, он не хотел, потому что пока сомневался в своей способности отделять истинно важное от мелкого, но насущного… Похоже, эти размышления явственно отразились на его лице.
— Можешь сохранить свое право на вопрос, Ирайр, — улыбнувшись милостиво разрешил отец Дитер и вновь обратился ко всем четверым. — Что ж, время простых уроков закончилось. И сейчас каждому из вас предстоит принять решение — хотите ли вы переходить к сложным… Не торопитесь, — вскинул он руку, останавливая жаркие слова, уже готовые сорваться с уст каждого. — Вы должны обдумать свое решение. Ибо, в отличие от простых уроков, которые просто немного… сжимают время и пространство, позволяя вам лишь быстрее и четче понять кое-что из того, что вы и так могли бы понять, оставаясь самими собой и всего лишь попадая в различные, не слишком приятные, но поучительные обстоятельства, сложные заставят вас изменяться. А любое изменение всегда связано с болью. Ибо боль это то, что, во-первых, является платой за изменение, а во-вторых, тот ресурс, который и позволяет преодолеть порог, взойти на следующую ступень, подняться над собой прежним. И боль физическая будет наиболее легкой из них…
Когда он замолчал, на лужайке перед скамейкой повисла напряженная тишина. Кажется, даже ветер затих и перестал шелестеть листьями олив.
— Я не тороплю вас, — мягко заговорил преподобный, — у вас есть время до завтра. Завтра с рассветом каждый из вас либо покинет стены монастыря. Теперь вам не составит труда пройти несколько миль до порта, где вы сможете восстановить утраченные в огне кредитки, после чего навсегда оставить Игил Лайм. Либо возьмет мотыгу и отправится на свекольное поле, чтобы вести уже привычную жизнь и потихоньку двигаться дальше по пути простых уроков, оставаясь под защитой монастыря.
Либо придет ко мне, готовый к таким испытаниям, которые еще не встречались на вашем пути… — Преподобный повернулся к Волку и, пристально посмотрев ему в глаза, закончил: — Никому из вас…
На следующее утро Ирайр проснулся очень рано. Его слегка знобило. То ли ночь выдалась гораздо холоднее прежних, то ли, что более вероятно, дело было в охватившем его возбуждении. Но в отличие от возбуждения, которое ему довелось ощутить в тот момент, когда он приближался к воротам этого монастыря, теперь к предвкушению чего-то чудесного или как минимум необычного примешивался еще и ясно осознаваемый страх. Причем страх не перед неизвестным, а как раз перед известным, ибо за время простых уроков он научился гораздо точнее определять границы своих собственных сил и возможностей. Людям всегда свойственно переоценивать себя — свои силы, возможности, влияние и способности, а в своих неудачах винить кого-то другого либо стечение обстоятельств. И хотя ясное и точное осознание собственной вины в том, что с ними происходило, было едва ли не первым уроком, преподанным им в монастыре, сейчас именно это и было причиной его собственных страхов. Он боялся, что его способностей и возможностей может просто не хватить. Но ведь, демоны Игура, Господь зачем-то привел его, вместе с остальными, на порог этого монастыря… Значит, у него есть хотя бы один шанс из тысячи преодолеть себя, прежнего. А ведь это очень много — знать, что у тебя есть шанс. Очень много…