— Знаешь, — повернулся он к Аджобу, улучив момент, когда Сенталия с Граймком отправились на танцпол, а Иннона отлучилась в дамскую комнату, — я, пожалуй, двину.
— Ты чего? — изумился Аджоб, — телки не понравились? Так сейчас других зацепим! Только скажи!
Ирайр покачал головой.
— Остынь, десантник. Мне просто что-то не хочется. Лучше прогуляюсь по базе, попрощаюсь, да и пойду собираться. Шаттл до орбитального терминала в два сорок.
— Ну смотри… а Инноночка хороша, — Аджоб попытался удержать друга от опрометчивого отказа, — и уже совсем готова. Точно говорю!
— Вот и удачи, тебе, — усмехнулся Ирайр.
— При чем тут удача? — пренебрежительно оттопырив губу хмыкнул Аджоб. — Точный расчет, стремительный натиск и немного мужского обаяния. И дело в шляпе!..
До Горячих ключей Ирайр добрался через неделю. Он попросил такси высадить его у ольховой рощи и, дождавшись, когда доставивший его аэрол скроется за грядой невысоких холмов и вокруг вновь воцарятся покой и безмятежность, двинулся вокруг рощи.
Было пять пополудни.
Было пять пополудни. В этом полушарии только начиналась осень. Ольховник еще стоял зеленый, но кое-где листва уже окрасилась в осенние тона. Ирайр шел и вдыхал ароматы родного дома. Там, чуть в глубине рощи, стояла старая, дуплистая ольха, настоящий великан. Как она такой уродилась, уму непостижимо! И в одном из дупел были надежно спрятаны богатства маленького мальчика — рогатка, потертая фляжка с эмблемой Иностранного легиона и наладонный голопроектор, в памяти которого были записаны все восемнадцать сезонов «Могучего Игги». Ирайр тогда первый раз собирался убежать из дома и поступить в военный флот, чтобы быстро стать адмиралом и победить злобного и ужасного Государя с его прихвостнями и вернуть народам галактики свободу и демократию. Кто такие прихвостни, он тогда представлял слабо, как и то, что такое свобода и демократия. Но так часто говорил дед, когда они с друзьями собирались по пятницам в каминной. А Ирайр тихонько выбирался в библиотеку, занимавшую балкон над каминной, и часами сидел, глядя, как дед и его друзья играют в бридж, курят сигары и разговаривают о том, в каком ужасном положении оказались свободные люди и что непременно найдутся герои, которые пойдут по их стопам и вернут людям отнятую у них свободу… Батареи голопроектора, скорее всего, давно сели, но все остальное наверняка было в порядке. Этот ольховник находился очень далеко от дома, почти в трех милях, так что вряд ли кто еще умудрился сюда забраться.
Домой он добрался через полтора часа. И хотя он не сообщил о дне своего приезда, все уже были дома.
Мать и отец встретили его хорошо и не расспрашивали, почему он так резко изменил свои жизненные планы. Ирайр для них уж давно был «большим мальчиком, способным самостоятельно решить, что ему делать». Отец просто деликатно поинтересовался, что он планирует предпринять дальше. Ирайр пожал плечами.
— Не знаю, папа… Пару недель поживу дома. Мне надо подумать.
Нет, от своих планов добраться до монастыря на Игил Лайме он не отказался. Но после сегодняшней прогулки по усадьбе ему вдруг захотелось некоторое время пожить в беззаботности и покое. Как в детстве… ну или хотя бы немного попритворяться, что такое возможно. Да и не обязательно же отправляться в монастырь сразу, немедленно. В конце концов Юрий рассказывал, что его кузен пошел в монастырь, только когда ему исполнилось тридцать или даже сорок лет, а Ирайру еще нет и двадцати пяти…
— Хорошо, сынок, — кивнул отец, а мать обрадовано сверкнула глазами.
— Я очень рада, Ирайр. Кстати, к нам завтра приезжает твоя троюродная тетушка Наола с двумя дочерьми. Так что тебе будет компания.
Ирайр внутренне усмехнулся. Мать не оставляла попыток свести его с какими-нибудь девочками «их круга» с явным прицелом на будущую женитьбу. Но разве не все матери занимаются тем же?
Вечером он поднялся в кабинет к деду. Сегодня была среда, поэтому гостей у деда не предвиделось. Когда-то давно, когда Ирайр еще только появился на свет, дед, следуя своим убеждениям, бросил, как он рассказывал Ирайру, «вызов грязным политиканам, угодливо склонившимся перед узурпатором». Что конкретно произошло в те давние времена, и в чем состоял этот вызов, — Ирайр не знал. И до сих пор узнать это так и не смог, несмотря на все свои усилия. Дед ничего не рассказывал, говоря, что пока рано, а ни от кого другого Ирайру информацию получить не удалось. Все, к кому он обращался, либо и сами ничего не знали, как, похоже, отец и мать, либо тут же напускали на себя неприступный вид и, снизив голос, заявляли, что дело сие есть великая государственная тайна. Но как бы там ни было, дед проиграл. И те самые «грязные политиканы», которым он попытался бросить вызов, приговорили его к пожизненному заключению.
Но как бы там ни было, дед проиграл. И те самые «грязные политиканы», которым он попытался бросить вызов, приговорили его к пожизненному заключению. Заодно, как Ирайр выяснил уже в более взрослом возрасте, решили конфисковать и все имущество. Однако тут вмешался Государь, явив свою волю и повелев оставить деда в покое. Но дед отверг заступничество Государя, заявив, что не признает власти узурпатора и что решение пусть и жалкого подобия справедливого и свободного суда, но все-таки наследника и продукта тех ошметков демократии, которые у них еще остались, для него стократ важнее любых милостей того, кого он презирает как тирана и душителя свободы. Тем не менее в тюрьму деда не посадили. И конфискацию имущества тоже отменили (благодаря чему детство Ирайра прошло в доме, в котором появилось на свет и выросло несколько поколений его семьи). Дед, гордо поблагодарив судей за то, что оставили принадлежавшее ему по праву, объявил, что, склоняясь перед волей суда и отвергая милость узурпатора, удаляется в добровольное заточение. И с тех пор ни разу не покинул стен этого дома…
Дед сидел в своем любимом кресле перед камином. Вообще-то «узилище» деда занимало целый этаж. Но самым большим помещением была каминная, служившая деду чем-то вроде кабинета. То есть кабинет у него тоже был, хотя и размером поменьше, но там он появлялся куда реже. Только если ему надо было поговорить по стационарному аппарату или что-то написать. А все остальное время он проводил в каминной, в этом самом кресле, читая или думая о чем-то своем. Вот и сейчас он о чем-то задумался, держа в одной руке чашку с остывшим иллоем, а в другой уже потухшую сигару, и даже не сразу заметил Ирайра. А когда заметил, его лицо осветилось доброй улыбкой.