Под покровом прохладной сентябрьской ночи вынесли герои тело мертвой матери Эдипа из роковой комнатушки дешевого постоялого двора.
— Тяжелая, зараза, — яростно шептал Аякс, неся Иокасту за холодные ноги.
— Голову, голову не ударьте! — причитал ковылявший сзади Эдип, который не в силах был смотреть на плоды своего кошмарного злодеяния.
— Да на что ей теперь эта голова? — огрызался Агамемнон, волоча труп за бледные руки.
Приложили пару раз герои Иокасту об лестницу, но той действительно все уже было, мягко говоря, по барабану.
— Осторожней, ради Зевса, осторожней, — утробно завывал Эдип, тихо рыдая.
— Раньше нужно было на Зевса уповать, — ответил тяжело дышащий Агамемнон, — когда ты, сатиров извращенец, женщину душил.
Но что мог ответить ему Эдип?
Что не хотел он ее убивать?
Просто так, мол, вышло?
Да в жизни никто в это не поверил бы. Ведь двигал будущим царем в его преступлении не кто иной, как всемогущий Рок. Хотя…
Еле-еле выволокли Иокасту на задний двор.
Хотя…
Еле-еле выволокли Иокасту на задний двор. Аякс сбегал в сарай за совковой лопатой и торжественно вручил ее Эдипу.
— Давай, придурок, копай. Мы за тебя всю грязную работу выполнять не обязаны.
И, заливаясь горькими слезами, принялся Эдип рыть могилу собственной матери.
Агамемнон с Аяксом сидели рядышком на траве, думая об одном и том же. А не прикопать ли им вместе с телом несчастной и проклятого извращенца? Ясно было великим героям, как дважды два, что одним убийством дело не кончится. Поняли они, что путешествуют бок о бок с самым настоящим маньяком.
Но не тронули друзья тогда Эдипа, ибо за разворачивавшимися событиями ежечасно следило не знающее сна, всевидящее око Сауро… то есть, тьфу ты, всемогущего Рока.
Вырыл могилку Эдип перед самым рассветом. Похоронили великие герои безымянную красавицу и под покровом еще не рассеявшейся тьмы скрылись в неизвестном направлении.
Естественно, все, что произошло той ночью на постоялом дворе, не могло ускользнуть от внимания хитрого финикийца, который до конца жизни после той зловещей ночи заикался.
Трое маньяков, убившие фиванскую царицу, сбежали перед самым рассветом, и наутро заикающийся владелец постоялого двора показал охранявшим царицу стражникам место, где извращенцы зарыли тело несчастной женщины.
Стражники, сладко прохрапевшие всю ночь рядом с комнатой своей госпожи, совершили над могилой Иокасты ритуальное самоубийство, так как не выполнили они свой долг и навеки опозорили свои имена.
А горемычный одноглазый финикиец от ужаса всего того, что произошло на его постоялом дворе, бросился бежать куда глядел его единственный подслеповатый глаз, спотыкаясь об остывающие трупы телохранителей царицы и выкрикивая какие-то нечленораздельные словосочетания.
Горе и разрушение оставлял за собой злотворный Эдип. Воистину удивительна была его судьба. (Автор просит у читателя прощение за незапланированный всплеск черного юмора.)
Но все-таки будем придерживаться древних мифов, хотя правды в них с нос пресловутого царя Спарты Менелая.
Так уж волею всемогущего Рока получилось, что оказались наши скитальцы невдалеке от города Фивы.
Решили передохнуть великие герои на широкой дороге у подножия Парнаса, где сходились в тесном ущелье сразу три пути.
Очутившись около знаменитой горы, на которую мечтал воспарить за эдельвейсом каждый уважающий себя греческий поэт, могучий Аякс не смог удержаться от сложения высокопарных строк.
Правда, тему поэт выбрал не очень удачно.
От каждого произнесенного Аяксом слова Эдипа (которого с недавнего времени герои не иначе как извращенцем не называли) словно било молнией.
В переводе с древнегреческого эта элегия звучала примерно так:
Вот в один прекрасный день Содрогнулась Греция. Жуткого убийства тень Наползла на свет. Объявился вдруг маньяк В образе душителя. Нападал он в полутьме, Лишь придет рассвет…
В этот момент из узкого ущелья появилась запряженная белой лошадью колесница, в которой ехал седой, величественного вида старец.
Услышав странную песню, он остановился, дабы получше разобрать слова.
Аякс, заприметив нового слушателя, приободрился и загорланил пуще прежнего:
Нападал маньяк на женщин На несчастных, на бедняжек, Ночью в спальни пробирался И жгутом их всех душил. Получал он кайф от пытки, От убийства возбуждался, И в глаза несчастной жертве Он смотреть всегда любил…
И тут почтенный старец в дорогих одеждах как захохочет, даже лошадь шарахнулась.
Аякс, понятное дело, сразу петь перестал и очень агрессивно посмотрел на потешающегося слушателя, заподозрив в нем яростного противника высокой поэзии.
А старец продолжал смеяться, что в его возрасте было весьма опасно для здоровья — так и надорваться можно ненароком.
Но произошло непредвиденное, то, чего не ожидали ни Аякс, ни Агамемнон, ни сам веселый старикашка.
Доведенный элегией до опасной точки кипения, Эдип вскочил с земли и, вырвав из рук немного растерявшегося Аякса кифару, треснул ею потешающегося старика по голове.
Тут уж перепугался и сам бесстрашный Аякс.
Что же за чудовище они пригрели?
С тихим хрустом пробила смертоносная кифара блестящую плешь старикашки, который отошел в царство Аида с милой улыбкой на добродушном лице.