— Что ты тут делала?.. да… делала?

— Поливала цветочки, а что, нельзя?

— Цветочки у Цветкова, а тут ягодки.

Зина оттолкнула Сашу и пошла к себе. Потом Саша стоял у нее на ступеньках, просил прощенья, и они помирились. А когда у Зины живот полез на грудь, начальник штаба зарегистрировал брак. Потом Сашу убило. Зина уехала рожать к маме в Саратов, а кто виноват и кто жалел, выяснить так и не представилось возможным.

ПАРШИКОВ

Наконец! Наконец-то та … та… та, и мы пошли в ход. В поход, в выход, в исход. Исход нашей бригады из Волховских болот был не проще, чем исход израильтян из Египта.

Началось наше настоящее наступление. Пусть никто не представляет себе бригады, идущей в психическую атаку во весь рост или на штурмовых лестницах или на Курской дуге. Все было иначе, все было не так. У нас наступали. Пушки, минометы, катюши. Потом авиация. Немцы удирали, а потом мы с танками, оставляя лишь мины и вонючие пустые землянки. Так мы продвигались два, три, пять километров, где останавливались несколькими пулеметными точками и парочкой противотанковых пушек. Останавливались, залегали, ждали своих пушек; немцы опять удирали быстро, и мы их практически не видели. Удирали они споро, и ежели их не окружишь, то и не увидишь.

В бригаде все круто изменилось. Главное, изменилась головка. Перед самым началом наступления пришел новый комбриг. Еще только подполковник, а уже комбриг — А. Н. Паршиков. Я всегда имел склонность «влюбляться» в хороших мужиков, и тут появился очередной «объект» обожания. Раньше я очень любил Ивана Владимировича Грибова, Колю Ренделя, еще раньше Василия Сасорова, Петю Феофилова. Позже был влюблен (с первого взгляда) в Никиту Толстого, Аркадия Мигдала. А тут Паршиков переломил окружение посредственных, как ломается крепкая палка о колено. Пришел талантливый. А если талант, то и человек, и командир, и все другое.

Невысокий, крепкий, даже чуть полноватый, как мне тогда показалось.

Слишком умный для военного, настоящий профессионал (окончил военную академию), без преобладания настырной ортодоксальности. Не «военная косточка», каким был Грибов. Вояка новой волны, рационалист без предубеждений военной науки и традиционализма. Быстрый, четкий, память, как у нынешней вычислительной машины.

Вокруг него все забегало, запрыгало, зашелестело. Выполнять его распоряжения было приятным интересом. И еще одно! Может быть, самое важное. Я ему понравился. Он отправил из бригады (кажется, с повышением) начальника оперотдела и сказал мне: «Теперь, капитан, мы будем вместе вести войну». Назначил меня начальником первого отдела и послал бумаги на присвоение мне звания «майор».

Меня, штафирку — начальником оперативного отдела! Никогда бы Цыганков не совершил такого святотатства.

А мой отдел состоял из меня самого. По штату был положен мне еще помощник, писарь-делопроизводитель, несколько солдат-связных и офицеров связи.

Помощника себе выловить из пополнения я не успел. Старик-писарь заболел и лег в санчасть. Офицера связи убило, а солдат поставили на посты, ибо потери нас захлестнули, и стоял один солдат чуть ли не на километр фронта, и стал я один целым отделом. Начальник штаба нашей бригады, был человеком с преобладанием усов, и Паршиков подвинул его на выполнение формальной суеты. Еще хочу сообщить, что начальник оперотдела является заместителем начальника штаба, и на меня надвинулась гора высоких обязанностей и дел. Аспирант по кафедре сопротивления материалов впал в милость и не только знал, но был погружен в идею равенства действия и противодействия и радовался возможности выдать хорошее противодействие этой горе перед человеком понимающим и умеющим оценить. Я радовался действию и продолжил прохождение военной науки. За два с лишним года от солдата добрался до недосягаемой высоты подполковника. О … го … го … сказал бы полковник Грибов и другие полковники, качающие службу пятнадцать и более лет. Но время обороны кончалось. Кончалась немецкая война. Начиналась наша война. Ленинград прорывал блокаду, а мы брали свое Вороново и Лодву.

Немцам удирать было славно. На них работали дороги. Догонять было трудно, дорогу отыскать было также сложно, как след за кораблем в море — их не оставалось. Однако помогала русская зима, сковавшая болота, и мы пошли и пошли…

А Паршиков сделал мне подарок. Такой подарок, что и не угадаешь. Он подарил мне броневик. Такой я видел в кино. В революцию на нем ехали матросы. На башне белыми буквами было нашлепано «Враг капитала». На таком стоит Ленин у Финляндского вокзала. Ленину хорошо, по нему никто не стреляет, а мне стало очень шумно внутри. Немцы, засевшие неизвестно где, дали две очереди из пулемета. Хорошо, пушки у них уже удрали, иначе мы могли бы тоже стать памятником. Везло мне!

Но… ни сна, ни отдыха (душа, правда, ликовала); мы вышли к железной дороге Тосно — Любань и сообщили в сводке: 1-я ОГСБ оседлала железную дорогу. От железной дороги и звания ее железного не осталось, и вид перестал светиться на фоне еще живого леса. Рельсы давно увезены в Германию, полотно взорвано на каждых ста метрах, дабы не сложилось оно в шоссе, оставшись желтой полосой в брошенных болотах, для преследующих и догоняющих.