Безотказность абсолютная, но… где его хозяин?.. Суеверия на войне — дело серьезное. Одного хозяина убило, а нового?.. И я пошел по второму кругу, опять навесил на бок к большой приятности, «ТТ», и с этим уже не расставался до конца. А когда демобилизовался, привез домой кожаную кобуру (бывшую вначале новой, желтой), с протертой о шинель дыркой. Она висит у меня в мастерской вместе с офицерской планшеткой и теперь.

Пристрастие к оружию было у всех офицеров. Начальник санслужбы майор Пронин носил винтовку с оптическим прицелом (весьма дефицитную вещь, на одном уровне с ручными часами). Начальник связи обзавелся «Шмайсером», носимым за ним ординарцем.

Я часто вспоминал погибшего друга, альпиниста, Ваню Федорова, в самом начале войны обзаведшегося маузером, на зависть всей нашей компании. Ваня воевал Финскую, и пристрастию к оружию был подвержен раньше всех нас.

Давление военной машины уменьшалось. На третьем году мы охорошились как дрозды на рябине, и когда началось большое наступление, страх прошел, а риск и опасность стали нравиться, они электризовали апатию, делали жизнь веселой. Всякий день были новости. Но пока мины и осколки летели мимо, я превзошел военную дипломатию.

Однажды комбриг сказал начальнику штаба: «Был я у командующего армией, и он похвалил наш штаб. Раньше, говорил он, мои оперативники все ругали вашу бригаду! Никогда оперсводки вовремя не приходят. А теперь говорят, лучше всех. Кто у вас там нашелся такой молодец?» Оказалось — это я. И начальник штаба меня возлюбил. А я ухмылился в свои только что отпущенные усы. Заступив на должность ПНО-1, что значит помощник начальника оперотдела бригады, я скатал в оперотдел Штарм-8 (штаба 8-й армии). Познакомился с майором Кондратьевым, ответственным за сводки в штабе фронта и собирающего их со своих соединений. Естественно, я привез с собою два литра водки (полученной мною от начальника тыла майора Сыса способом, описанным ниже). И я, старший лейтенант, и еще три майора из оперотдела часик провели, отдыхая, в дальней аккуратной землянке штарма. Месяца через два, добыв еще четыре поллитра, я собрался навестить милую компанию — трех майоров, но за день до этого появляется майор Кондратьев «проверять» наш штаб. Мы оба обрадовались встрече. Я приказал Кролевецкому поджарить большую сковородку сала с картошкой, и мы сели обедать.

Я объяснил майору, ставя на столик поллитровку, что у меня есть еще три. Мы их спрячем в сумку, ты возьмешь их с собой. Завтра я приеду, и будем обедать у вас.

На фронте было затишье. Беседа была приятной, вспоминали друзей, и, конечно, о бабах, званиях и орденах, и, конечно, мы решили, что для завтрашнего обеда хватит двух, затем согласились оставить одну и, наконец, поняли, что одна поллитровка на четверых — это неприлично. Я не очень помню тем, затронутых на проверке, однако на следующее утро, уходя, майор сказал: со сводками не надрывайся, ты мужик славный. Если что — сообщи по телефону главное. Я уверен в тебе, ты не подведешь.

Следует сказать, что донесения мы отправляли трижды в день с нарочным верховым или мотоциклистом (если были дороги), телефонных донесений штаб от нас не принимал (говорили: потом откажетесь).

Больше всего штаб боялся оказаться неосведомленным. Командир бригады позвонит командующему и сообщит, а тот спросит штаб, а штаб не знает. Это позор.

Штаб должен все знать раньше. Вдруг противник начал атаку. Вдруг у него подошли новые части или еще что-нибудь такое и другое… Штаб первым должен сообщить командующему.

И Кондратьев, выпив на двоих два литра, понял — я его не подведу. И стал верить моим телефонным сообщениям. И хвалить верху, а верх — комбригу. Комбриг мне. Всем хорошо!

Но особенно радовался я приобретению «формы». Пили мы каждый день и не считали, поскольку пили, а тут точно — два на двоих. Оставив майора «отдыхать», я вышел проверить посты. И никто не обнаружил того, что я после литра на одного.

Были на войне и минуты отдохновения. Но редкие и быстренькие. А водочка помогла выжить.

Продолжалась изнурительная, скучная, страшная, ненавистная и … многоэпитетная оборона. Когда неизвестно, скоро ли кончится скучное, оно становится очень скучным, ненавистное — невыносимым и далее так…

Прошла зима сорок второго, потом лето, еще одна зима, еще одно лето, а мы все обороняемся и обороняемся, а на нас никто не наступает. Приходят новые пополнения прекрасных русских (и не русских) мужиков, и мы — офицеры и командиры — пускаем их малыми и большими партиями в мясорубку разведки боем и активности обороны с задачей недопустить отвода немецких войск с нашего участка.

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ С ДОРОГОЙ

Итак, окончилось лето сорок третьего, пошел третий год войны. Я вспоминал Киплинга:

Я шел сквозь ад шесть недель и я клянусь
Там нет ни тьмы, — ни жаровен, ни чертей
Но пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог
И отпуска нет на войне.

Мы в Горной бригаде стали болотными солдатами. А меня после тяжелого боя представили ко второму ордену. Не буду также объяснять, за что. Мне кажется, что за дело, но…

Подкараулив командира бригады у входа в его землянку, я спросил разрешения обратиться и сказал: