— А может быть, бегом? — сказал я вместо «есть». Теперь я его не боялся нисколько, даже позволил себе пошутить, ведь я был штатским, а штатские точно знают, когда нужно бояться. Ему очень хотелось моими грехами прикрыть свои грехи. Ожесточенный человек — проводник дьявола.

Однако шутки были плохи, мне нужно было возвращаться одному в оставленный войсками город. Здесь можно было бояться, и, признаюсь, я боялся, но делать нечего, и припустился трусцой, припадая на стертую правую ногу, обратно к ставшему таким знакомым и таким «обожаемым» Новгороду.

ДРАП (НО НЕ ВЕЛЮР)

Казалось, прошел месяц или больше, а истекло всего полчаса, и я опять был на краю «любимого» города. Действительно! Десять минут с Карпом бежали, десять минут милой беседы с лучшим другом Цыганковым, и десять минут летел, как на крыльях, обратно. Какая длинная была ночь! Ощущаемый ток времени зависит от числа и яркости прошедших событий. Их было достаточно.

А я опять иду по улице Новгорода. Где моя машина? Где моя команда? Что теперь скажу старшине пограничнику, если встречу его здесь? Напрасно! Город своими улицами узок, крив и пуст, как евстахиева труба. Из полуподвала, слева, выглянула горбоносая старуха, нюхая мой воздух. Суслики так выглядывали в Узунколе из нор. Там их было много — здесь она одна, но больше, пожалуй, похожа на крысу. От четных к нечетным перебежал один солдат. Какое мне до него дело? Иду дальше. Город пуст. Совсем пуст и тих. Уши вянут. Наши его оставили — те еще не вошли.

Они могут войти в любую секунду, и я увижу их в дальнем конце улицы, или из бокового проезда рядом выскочат мотоциклисты, танки. Что буду делать? А ничего? Боюсь? Боюсь! Но пойду медленно и буду громко топать. И вот топаю, топаю и притопал к Кремлю. Как это получилось? Не знаю. Все пути были одинаковы и непривлекательны. Я просто шел и пришел. О чем думают другие? Пишут, что о близких, о красивых. А я повторял: «Мы идем по Африке, Африке, Африке… И Джон Ячменное Зерно!»

Машина стояла в садике. Шофер был на месте. Солдат Андрюха куда-то пропал. Винтовка его лежала в кузове, а он пропал. Может быть, его загребли заградчики, когда он вышел из садика на площадь посмотреть, что к чему. Плохо же ему пришлось без винтовки.

Почему старшина не спросил меня: «Где винтовка?» Может быть, ему пришлось бы принимать другое решение.

Но как изменился садик в мое отсутствие. Рядом с машиной лежали телеграфные столбы с огромным количеством проводов. То ли их подорвали наши, то ли была бомбежка — не знаю, но машина была буквально окутана или укрыта сетью проводов. Они струились и вдоль, и поперек нее. Пробовал их рвать. Куда там. Это были старые провода со стальным сердечником, перекусывать — было бы на день работы. Мы с шофером стали подвязывать их к деревьям, принесли досок, сбили подмости и подняли ими все провода. Очень много времени на это ушло, а в городе стояла прежняя густая тишина, и только когда мы чудом, разгребая ветки и завалы на краю садика (счастье еще, что машина была с двумя ведущими осями), выехали на площадь, в воздухе появился первый немецкий самолет. В городе царствовало пустошество и бесчеловечье. Ни одного существа! Напрасно говорить о том, что шофер торопился. Он летел впереди машины, едва касаясь ногами пробки радиатора. Улица перегорожена завалом. Выходим, растаскиваем, едем дальше. Самолет пролетел и улетел. Опять злонамеренная тишина, не прерываемая даже шумом нашего мотора.

Ну вот! Наконец! Начало дороги на Ленинград. Конечно — «полный вперед!» И появилась маленькая звездочка надежды на то, что операция «Возврат в пустой город» может окончиться благополучно.

Проехали (сколько, не знаю). На обочине вдали застоялась небольшая фигурка. Подъезжаем — Великанов. Он ждал. И не ждал. Какие были шансы? Никаких. Он скорее отдавал дань последней памяти друга и грустил, отстав от бригады, и думал о том, что вот уже первый из нас погиб. И что Цыганков не такая уж сволочь, просто ему очень плохо и, конечно, он не полковник Грибов.

Великанов влез в кузов и сказал: «Где это ты, Левка, так долго болтался? Может быть, с девицей новгородской поговорил? Вот я Ирочке расскажу, тогда узнаешь!»

И рассказал потом Ирочке, как ждал и не надеялся меня увидеть, как появилась машина и на ней Левка, такой тощий и черный весь, но в хорошем настроении.

Великанов соскочил, ушел разыскивать какое-то подразделение, а мы поехали и поехали, а самолеты полетели и полетели, и все чужие и чужие. Дорога была совсем пустынная, и им было скучно, и все на нас. Мы были одни, а их много.

Шофер пытался гнать, а самолеты стали кидать бомбы впереди. Тут Вася понял, что «все»! Подвел к обочине и побежал в канаву. Я за ним, но поближе к машине. Самолеты не улетали, они весело шалили. Пикировали на машину и делали выстрел из пушки, соревнуясь в том, кто первый попадет с одного захода, потом из пулеметов просеивали канавы, в которых мы укрылись. Им все было видно хорошо.

Стояло чудесное, прозрачное в ясности утро (для них). Они порхали в голубизне и свете как славные, веселые птички или бабочки, красуясь друг перед другом, потом подлетали к машине и делали выстрел. Мы глубже зарывались носом в пыль и песок. Уже почти нечем дышать. Нам это утро не казалось светлым.